Наш корреспондент
Шрифт:
Захар Иванович был тот ростовский профессор, которого Серегин встретил, когда приезжал проведать Тараненко.
— Я у него совсем не работала, — удивленно ответила Надежда Сергеевна. — Это Оля у него работала.
— Как, разве не он у вас ведущим хирургом?
— Нет, это же совсем другой госпиталь. Захар Иванович в эвакогоспитале. Там была и Оля. А потом ее прислали к нам. А мы — ППГ, полевой подвижной госпиталь. Мы всегда впереди, — с гордостью сказала она. — Очень много приходится работать. Как наступление началось — спим три-четыре часа в сутки. Это
Она улыбнулась, и улыбка вдруг придала ее миловидному лицу детское выражение.
— Отставить разговоры! — скомандовал Лев Семенович. — Наполним бокалы, содвинем их разом, или как там говорится.
Они наполнили разнокалиберные рюмки, и Лев Семенович сказал:
— За победу!
Все чокнулись. Вслед за звоном рюмок тоненько звякнули оконные стекла.
— Опять Линейную бомбят, — озабоченно сказала Софья Алексеевна. — Достается Филимонову.
— А кто такой Филимонов? — спросил Тараненко.
— Начальник госпиталя. Оттуда санитарный поезд забирает раненых.
Стекла снова задребезжали, будто мимо хаты проехала груженая машина.
— Давайте выпьем, — предложил Лев Семенович, — за наступающий праздник. Ведь через два дня — Первое мая!
— Вот что, — воскликнула Софья Алексеевна, — будем считать, что Первое мая завтра! Навряд ли нам удастся скоро собраться. Значит, будем праздновать сейчас!
Тараненко и Ольга Николаевна молчали. Казалось, они плохо сознавали, что происходит вокруг, слишком поглощенные своей близостью.
Серегин смотрел на них понимающими глазами. В эту минуту он казался сам себе очень мудрым, опытным, много пожившим и хорошо знающим жизнь человеком. «Радуйтесь, — как будто говорил его снисходительный взгляд, — когда-то и я любил. И я замирал от близости любимой».
— Молодежь какая-то скучная, — сказала Софья Алексеевна. — Читайте стихи. Вот вы, — обратилась она к Серегину, — обязательно должны знать стихи.
— Насчет стихов у нас Виктор — мастер, — сказал Серегин.
— Прочитайте, пожалуйста, — сказала Софья Алексеевна.
Тараненко покорно склонил голову:
Я много жил в гостиницах, Слезал на дальних станциях, Что впереди раскинется Все позади останется.За столом умолкли. Почувствовав, что его слушают, Тараненко продолжал чуть громче:
Искал хотя б прохожую, Далекую, неверную, Хоть на тебя похожую… Такой и нет, наверное. Такой, что вдруг приснится мне: То серые, то синие Глаза твои с ресницами В ноябрьском первом инее…— Да у вас талант! — воскликнул Лев Семенович, когда Тараненко умолк.
— Это
— А-а… значит, у автора талант! — благодушно согласился Лев Семенович. — Ну, давайте еще.
— Если все так любят лирику, я могу принести свою записную книжку, — сказал Тараненко.
— Конечно, принесите!
Ночная прохлада овеяла лицо Виктора, когда он вышел во двор. Над Линейной крупные, как звезды, вспыхивали разрывы зенитных снарядов Кто-то быстро прошел мимо Виктора и хлопнул дверью хаты.
Окна в комнате, где жили журналисты, не были замаскированы, и Тараненко долго шарил в темноте, отыскивая записную книжку. Сунув ее в карман, он поспешил обратно. Но около хаты, где жили врачи, он с удивлением увидел Софью Алексеевну в шинели, с вещевым мешком в руках. Она стояла у раскрытой двери. Рядом попыхивал папиросой Серегин.
— Что случилось? — спросил Тараненко.
— Не пришлось нам послушать стихи. Получили приказ: ехать к Филимонову на усиление.
— И Ольга Николаевна? — тревожно спросил Тараненко.
— Да. Там врачи с ног валятся. Что ж она так долго собирается, сейчас машина подойдет!
Они вошли в хату, а через минуту появилась Ольга Николаевна, тоже в шинели, затянутой ремнем. Виктор прошел с ней в глубь двора. От яблони, под которой они остановились, струился свежий, сладкий запах. Лицо девушки смутно белело в темноте. Виктору хотелось сказать ей что-то очень ласковое, очень нежное. А может быть, слова и не были нужны. Может, и лучше было стоять вот так, молча, и слушать, как стучит сердце.
Подъехал грузовик.
— Оля, где ты? Надо ехать! — крикнула Софья Алексеевна.
— Пора, — сказала Ольга Николаевна, шевельнувшись.
— Пора, — как эхо, повторил Виктор. — Не вышел у нас праздник.
— Ничего, — ответила она тихо.
— Конечно, ничего! — обрадованно сказал Тараненко. — Мы еще встретимся. Еще будет праздник!
Ольга Николаевна вздохнула, приподнялась на цыпочки, крепко поцеловала Виктора в губы и ушла.
Тараненко слушал удаляющийся шум грузовика, — пока этот шум не растворился в других звуках фронтовой беспокойной ночи.
Глава девятая
Второй месяц Наташа жила в Темрюке — маленьком пыльном городе на берегу Кубани, неподалеку от Ахтанизовского лимана. Столовая помещалась на окраинной улице, на которой весенний ветер намел песчаные барханы. Больших зданий здесь не было, и немцы соединили две рядом стоящие хаты. Внутри столовая тоже выглядела скромней, чем в Краснодаре: никаких ундин и валькирий. Стены расписаны под кирпичную кладку. На потолке фальшивые балки.
Эта суровая простота, конечно, более приличествовала армии, вступившей в полосу неудач. Зима для гитлеровцев была весьма неблагоприятной. Весна не принесла облегчения. Красная Армия прорывала один за другим немецкие оборонительные рубежи. Весенняя распутица не приостановила ее наступления. Немцы-штабники в Темрюке поговаривали об эвакуации в Крым.