Наш советский новояз

Сарнов Бенедикт Михайлович

Проблеме российских сортиров Амальрик в своих «Записках» и в самом деле уделил довольно много места. Но я приведу только одну небольшую цитату:

Из Магадана через Гижигу мы полетели осматривать АЭС в Билибино, центр золотодобычи на Чукотке. После долгой дороги я спросил в райотделе КГБ, где у них уборная. С улыбкой понимания к человеческим слабостям начальник вывел меня из дома, мы перешли улицу, прошли два или три квартала, свернули, и он указал мне на стоящий посреди площади полуразрушенный домик, им же мы пользовались, когда поселились в гостинице, внутри он был пострашнее

нашего лагерного сортира. Полковник Тарасов сказал мне, что Чукотку называют «край вечного недосирания» — люди годами оправляются на морозе, и число заболеваний велико, особенно у женщин. Приятель мой сибирякам рассказывал, что в Москве-де дома по десять, а то и по тридцать этажей, колхозники слушали, развесив уши, пока какой-то рассудительный мужик не сказал: «Чтой-то ты врешь, парень, как же они с тридцатого-то этажа на двор срать бегают?!» Действует, что ли, инерция, что надо «бегать на двор», но для КолымаГЭС запроектировали восьмиквартирные дома, обогреваемые электричеством, но без уборных…

Цитату эту привожу исключительно для тех, кто родился на свет сравнительно недавно. Людям старшего поколения никаких таких цитат не надо, они хорошо все это знают по опыту прожитой жизни. Даже я, коренной москвич, проживший всю жизнь в сравнительно цивилизованных городских условиях, помню (по эвакуации) горы обледеневшего дерьма, на которые приходилось влезать при сорокаградусном морозе (Северный Урал, город Серов). Но мне было тогда четырнадцать лет, и я все это принимал сравнительно легко, не задумываясь о том, каково было выносить такую жизнь старикам и не слишком молодым женщинам.

Я уж не говорю о том, как решались эти проблемы по пути в эту нашу эвакуацию, когда во время остановки поезда, добиравшегося до Урала чуть ли не семь суток, нимало не стесняясь друг друга, прямо в поле высаживались все пассажиры — без различия пола и возраста.

Вот как высказался на эту тему один западный человек, волею обстоятельств оказавшийся в наших широтах:

Нам открылось, что в ряду европейских демократических свобод, которые мы не ценили, не последнее место занимает свобода и легкость отправления физических потребностей.

(Юлий Марголин. Путешествие в страну зе-ка)

Так вот, благодаря тем самым «хрущобам», не только у Надежды Яковлевны Мандельштам, но у миллионов людей впервые в жизни появилась своя уборная.

Уже одно это дорогого стоило.

А ведь помимо своей уборной у всех, переселившихся в те «хрущобы» из подвалов, бараков, общаг, гнусных коммуналок, появилась — тоже впервые в жизни! — отдельная, пусть крохотная, но своя — кухонька. И горячая вода в ванне. Да и сама ванна. Прямо как в знаменитом стихотворении Маяковского:

Можешь холодной мыть хохол, горячей — пот пор. На кране одном написано: «Хол», на кране другом — «Гор.»… Себя разглядевши

в зеркало вправленное, в рубаху в чистую — влазь. Влажу и думаю: «Очень правильная эта, наша, советская власть».

Но неблагодарный народ-языкотворец (словечко, кстати, пущенное тем же Маяковским), вместо того чтобы славить советскую власть и лично товарища Хрущева, продолжал выражать свое недовольство не только этим глумливым словечком — хрущобы, но и множеством не менее глумливых анекдотов.

Спрашивают, например, у одного счастливого новосела:

— У тебя санузел совмещенный или раздельный?

— Зачем совмещенный. Раздельный, конечно. Отдельно — унитаз, отдельно — ванна.

А то еще — вот такой, похлеще:

Первая брачная ночь. Молодые легли в постель. И вдруг — настойчивый, тревожный, неумолкающий звонок в дверь. Молодой супруг, матерясь, идет открывать. В квартиру, ни слова не говоря, входят два мужика с гробом на плечах. Молча обходят супружеское ложе, на котором лежит трясущаяся от страха полуодетая невеста. И так же молча движутся к выходу.

— Вы что, мужики! Охренели? — недоумевает и негодует жених.

— Извини, браток! В подъезде не развернуться!

Ч

Человек человеку друг, товарищ и брат

При Хрущеве, на XXII партийном съезде, была принята новая — третья по счету — Программа партии. Называлась она «Программа построения коммунизма». Не последнее место в ней занимал раздел: «Воспитание человека коммунистического общества» и входящий в него «Моральный кодекс строителя коммунизма». Это был, как писали тогда во всех газетах, «свод нравственных принципов, норм коммунистической морали, правил поведения…».

Почти все эти «принципы» повторяли давно уже навязшую в зубах партийную жвачку: «Преданность делу коммунизма», «Любовь к социалистической Родине», «Добросовестный труд на благо общества…» И так далее в том же духе.

Все это автоматом отскакивало от барабанных перепонок и никакой особой реакции у народа не вызывало.

А вот на формулу «Человек человеку друг, товарищ и брат» наш народ-языкотворец откликнулся. И это как раз понятно.

Во-первых, с этой формулой как-то особенно носились. Был даже фильм (Григория Александрова), который так прямо и назывался «Человек человеку…».

Ну, а кроме того, в отличие от безликого партийного мертвословья других пунктов «Кодекса» формула эта — худо-бедно — все-таки несла в себе какую-то живинку. Хотя бы потому, что перефразировала старинное — «Человек человеку волк». В самом этом перифразе уже притаилось зерно пародии: у них, мол, волк, а у нас — ягненок: все по той же известной присказке насчет буржуазного и советского онанизма.

И пародийное это зернышко сразу же дало всходы.

В народе стали хохмить:

— Человек человеку сестра…

— Человек человеку теща…

— Человек человеку — мать…