Наш Современник, 2002 № 03
Шрифт:
Личность Александра Дементьева, этакого окающего вроде бы простеца-русака, довольно характерна для «перепада времен». В свое время (конец 40-х — начало 50-х годов) он громил космополитов в Ленинграде, потом превратился в их холуя. Еще до этой статьи у меня была с ним такая история. В конце 60-х годов в «Молодой гвардии» была опубликована моя статья об учебнике по советской литературе. Вместе с двумя соавторами Л. Плоткиным и Е. Тагером А. Дементьев так рассортировал литературное хозяйство, что «все смешались шашки, и полезли из щелей мошки да букашки». В их школьном учебнике даже не упоминались такие имена, как А. Платонов, М. Булгаков, С. Сергеев-Ценский, Б. Шергин, походя говорилось о крупных русских писателях, зато по целой странице отводилось Евтушенко, Вознесенскому, Окуджаве, Р. Рождественскому, за ферзей выдавались другие литературные пешки. Я и не думал, что моя рецензия вызовет такой бум. Всколыхнулось все министерство
Свою статью в «Новом мире» А. Дементьев начинил цитатами из «марксизма-ленинизма», «революционных демократов», швыряя ими, как битым стеклом, в глаза «oппонента», дабы тот прозрел идеологически. Он видит в «Молодой гвардии» «ревизионистские и догматические извращения» марксизма-ленинизма, проповедь «идеологии, которая несовместима с пролетарским интернационализмом», призывает к «непримиримой борьбе» против реакционных, националистических сил, «мешающих коммунистическому строительству». За набором марксистской, официозно-партийной фразеологии скрывалась главная начинка дементьевской статьи — ее антирусскость, обвинение «молодогвардейцев» в «русском шовинизме», в «национальной ограниченности и исключительности». Ставя в вину журналу «Молодая гвардия» интерес к славянофилам, А. Дементьев именует их мыслителями в кавычках.
Разносит он и «мужиковствующих поэтов и критиков». Известно, что слово «мужиковствующие» запущено в идеологический оборот Троцким — о крестьянских поэтах. И вроде бы странно, что в журнале, где главным редактором является «певец мужика», русской деревни, привилось столь ненавистное по отношению к русскому крестьянству тpoцкиcтcкoe словцо. Но, оказывается, ничего удивительного в этом нет. В воспоминаниях заместителя главного редактора «Нового мира» А. Кондратовича «Новомировский дневник (1967–1970 годы)» приводятся любопытные рассуждения Твардовского о Троцком. Среди сотрудников «Нового мира» стало известно, что во французском журнале напечатана стенограмма заседания в Агитпропе ЦК партии от 1923 года. Твардовский так реагирует на эту стенограмму, которую читал ему А. Дементьев (которого он называл своим «комиссаром»): «Удивительно интересно. Блестящую речь произнес Троцкий. Кажется, Либединский сказал на этом заседании, что идет новое пролетарское искусство, Шекспир уже устарел, через 50 лет его вообще никто не будет читать. Троцкий отвечает: „Не знаю, что будут читать через 50 лет, что устареет, но думаю, что Шекспир останется. Наивно и неверно требовать от искусства выражения злободневных идей. В Шекспире много общечеловеческого, которое не умерло за триста лет и не исчезнет через 50 лет“. И все это не только верно, но и с блеском говорилось. Да и сейчас читаешь с наслаждением».
Так втихую почитывали «новомировцы» Троцкого, восхищаясь банальнейшими его мыслями («в Шекспире много общечеловеческого»). Так Лев Давидович идеологически подстегивал эту публику, и не случайно А. Дементьев повторяет его термин «мужиковствующие», стремясь очернить русских писателей за любовь к родной земле. Кстати, и главный автор «Нового мира» Солженицын был ярым поклонником «перманентного революционера»: при аресте в конце войны у него обнаружили портрет его идола — Троцкого, который был для него любимым вождем «мировой революции», в отличие от Сталина, которого он называл в письмах «паханом» и люто ненавидел.
Вообще, статья А. Дементьева «Новом мире» станет как бы сценарием для другой известной статьи — А. Яковлева «Против антиисторизма», которая появится спустя два с половиной года в «Литературной газете». Первым обратил на это внимание Ст. Куняев («Московский литератор», 12 января 1990). Рядом сравнений, смысловых совпадений он убедительно показал, что «все антирусские и антиславянофильские акценты в статье А. Яковлева были те же самые, что и в статье А. Дементьева», что статья А. Яковлева была написана с явной «детальной опорой» на статью А. Дементьева.
Напуганный, видимо, своими прошлыми (двадцатилетней давности) выходками против «космополитов», Дементьев был теперь весьма бдителен, настороже при имени еврейском: не нападают ли на него «русские шовинисты», а если да — то немедля надо дать должный отпор со всем лакейским угождением «жертве». Подходящим поводом для этого был эпизод с Окуджавой в моей статье «Просвещенное мещанство». В ней приводилось письмо этого барда в газету «Труд» (от 1 декабря 1967), в котором он угрожал судом женщине-рецензенту, осмелившейся заметить, что фильм «Женя, Женечка и „катюша“», одним из авторов сценария которого был Окуджава, «прохладно» встречен зрителями. Я писал по этому поводу: «Молодой поклонник песенки о троллейбусе, прочитав эту заметку, не подумает ли вот о чем: а-яй-яй, такая чувствительная песенка, а каково письмецо! Ну дело ли стихотворца — ни за что ни про что угрожать судом. Даже как-то страшновато: попадись-ка под власть такой прогрессистской руки…» На эти мои слова Дементьев ответил: «…более опасно оказаться под рукой неистовых, не знающих удержу врагов „просвещенного мещанства“ и горячих ревнителей „национального духа“».
Мое чутье меня не обмануло: прошло с тех пор три десятилетия, «прогрессисты» захватили власть и показали, на что способны. А сам Булат Окуджава, вместе со своими пишущими собратьями призывавший Ельцина к «решительным действиям», публично похвалялся, что испытывал величайшее наслаждение при виде расстрела 4 октября 1993 года. Хлебнул-таки русской крови троцкистский отпрыск! К этому вели его давние принюхивания к крови в графоманских «исторических» опусах вроде «Свидания с Бонапартом», где маниакально повторяется одно и то же: «кровь», «чужая кровь», «затхлая кровь», «я вижу, как загорелись ваши глаза при слове „Кровь“», «А одна ли у нас кровь?», «Нет слов, способных подняться выше крови» и т. д.
Солженицын в своих воспоминаниях «Бодался теленок с дубом» подробно рассказывает об истории появления статьи А. Дементьева в «Новом мире», как он выступал против ее публикации, видя в ней губительный для репутации «передового» журнала марксистско-ленинский догматизм. Вроде бы черная кошка пробежала между «светочем» и журналом. Солженицын готов даже признать некое преимущество «Молодой гвардии» перед либерально-атеистическим «Новым миром» — в искании русских духовных корней, в защите поругаемых храмов. Он приводит несколько цитат из моей статьи «Просвещенное мещанство» и заключает: «В 20–30-е годы авторов таких статей сейчас бы сунули в ГПУ да вскоре и расстреляли». Но дело в том, что были уже другие годы, другое время, и Россия была другой. И травили нас, русских патриотов, не столько КГБ, сколько литературная сионистская банда, засевшие в ЦK русофобы, агенты влияния, которые потом сделались «демократами» и цинично признавались, что сознательно подтачивали изнутри «тоталитарное государство».
В 60-е годы Солженицын рекрутирует в свою шарашку всех, кто по его расчету были полезны, выгодны ему в его политических махинациях. Выжимал он все моральные дивиденды из своего «Первого круга ада». В отличие от Достоевского, которого каторга христиански преобразила, Солженицына заключение невероятно озлобило, хотя и это было «шарашкой» с интеллигентской болтовней ее обитателей. Помню первое впечатление от его фотографии на обложке «Роман-газеты», где в начале 1963 года был опубликован «Один день Ивана Денисовича»: что-то утрированно замогильное, замшелое, стоящее непреодолимым валуном на пути к его герою. Потом новая знаменитость замелькала в печати в ватнике с зэковским номером «Щ-282» — как бы выставленным напоказ всему человечеству. (Кстати, в «Матренином дворе» праведной хозяйке дома досталось от постояльца Солженицына за то, что она посмела выйти во двор в этом ватнике, не проявив благоговения к этой исторической реликвии.) Время все проясняет. Сейчас этот «Щ-282» воспринимается как зэковский номер какого-нибудь Щаранского, в свое время сидевшего в советском лагере за шпионаж, выпущенного на волю под напором сионистских сил, а ныне наезжающего в «демократическую Россию» в качестве израильского министра.
Любопытно, как во время недавнего приезда Солженицына в школу на Владимирщине, где он когда-то преподавал математику, одна из учительниц отказалась прийти на встречу с ним, назвав его шпионом. Сказано в «простоте сердца», но «со смыслом». Любимый герой Солженицына дипломат Володин в романе «В круге первом» звонит по телефону-автомату в американское посольство и открывает государственную тайну России, связанную с атомной бомбой. За подобный шпионаж в пользу чужой страны были казнены в Америке супруги Розенберги. Но в романе шпион возносится как герой, автора душит злоба от одной мысли, что наша страна может иметь атомную бомбу, может защититься от боготворимой им Америки. Солженицын вправе считать себя открывателем у нас «этики» предательства, когда шпион уже не считается таковым и всегда может быть оправдан судом, как это уже стало заурядным явлением нынешней практики при «демократах».