Наша компания
Шрифт:
И доктор тихонько щелкнул Женю по носу.
Женя грыз вафлю.
— Ну и ну!.. — недоверчиво покачал Женя головой.
Елка была почти вся уже украшена. На ветвях пристроили свечки.
Кот Мурмыш утащил с елки кусок печенья.
— Что за кот! — сказал доктор. — Сплошное хулиганство, а не кот! Он у вас хоть мышей ловит?
— Ловит, — сказал Витя, усаживаясь за стол к цветным карандашам. — Но он больше любит сосиски.
— Тарас Михайлович, — сказал Пашка, — хотите, высотный дом покажу, где папа?
— Изволь, показывай.
—
— Пустяки... Что вы, Галина Владимировна! Я совсем не устал.
— Ну ма-а... Чего ты мешаешь...
Пашка отворял уже первую раму окна.
На стеклах второй рамы намерз мутный лед.
Пашка, Женя и доктор подышали на лед и прогрели в нем глазок.
— Трубу вон видите? — спросил Пашка.
— Нет, не вижу никакой трубы.
— Ну почему?.. Я ведь вижу. Ну, вон она.
— Павлик, да оставь ты!
— Ну мамка!..
— Так. Нашел трубу.
— Нашли? А за трубой высотный дом.
— Теперь вижу.
Большой металлический каркас поднимался высоко в небо над остальными домами. На вершине каркаса горел прожектор. И в стороне Ленинских гор, разрывая густые морозные сумерки, тоже светил сильный луч прожектора.
— Ишь, какие маяки над городом зажглись!.. — задумчиво проговорил доктор. — Московские маяки... н-да... Высотные дома строим, гиганты-электростанции. А там, глядишь, и финики заставим на севере созревать, в стеклянных городах поселимся — прозрачных и солнечных. И по всей стране сирень зацветет, белая черемуха...
Витя подозвал доктора.
— Вот это я понимаю! — сказал доктор. — Таких и на елку не стыдно вешать.
Золушке и Айболиту Витя нарисовал медали. Мальчику с пальчик он отрезал башмаки, выкроил из бумаги и наклеил ему шинель и сапоги.
Перед новогодним ужином Витя и Пашка ни за что не хотели лечь и немного поспать, но мама сказала, что если они будут упрямиться, то она запретит им сидеть вечером и ждать Нового года.
На выручку маме подоспел доктор, он сказал, что, пожалуй, отдохнет.
Братья подумали, посовещались и тоже согласились.
Пошел спать и Женя.
В квартире наступила тишина. Мурмыш побродил один, поскучал и тоже уснул.
Ни Витя, ни Пашка не слышали, когда вернулся с работы папа: они спали.
Обычно Витя и Пашка поджидают папу, подают ему свежие газеты и комнатные туфли, после чего затевается борьба. Особенно азартные состязания по борьбе между отцом и сыновьями происходят в те дни, когда у отца на стройке «с бетоном в порядке, с кабелем в порядке, с облицовкой в порядке и даже с бюрократом Суховым тоже в порядке», потому что тогда папа приезжает домой рано и такой помолодевший, что с ним можно хоть до утра бороться, устраивать «кучу малу», воздвигать из старых книг крепости.
В такие дни даже мама не может управиться с папой и уложить его вовремя спать.
Пашка услышал чьи-то тихие шаги и проснулся. Это был папа. Он искал комнатные туфли, которые Пашка запрятал к себе под кровать, чтобы раньше
— Витя, папка приехал! — обрадованно закричал Пашка.
Витя тотчас вскочил на кровати и тоже обрадованно закричал:
— Папа! Папа приехал!
— А ну-ка, — засмеялся отец и зажег в комнате свет, — полно спать! Поднимайтесь бороться!
Пашка первый прыгнул на шею к отцу:
— Бей! Налетай!
Витя тотчас последовал за братом.
Боролись на ковре. Отец хотя и пытался сопротивляться, но был в конце концов повержен на лопатки.
Пашка, запрокинув голову, заливался таким победоносным смехом, сидя у папы на груди, что из кухни с солонкой в руках прибежала мама.
Витя, устроившись на ногах отца, потихоньку связывал вместе шнурки его ботинок.
— Что у вас такое происходит? — сказала мама. — Отправляйтесь-ка умываться.
... Что может быть лучше и увлекательнее, когда дом охвачен праздничной суетой! Беспрерывно бегаешь из кухни к буфету и обратно, несешь маме то пакетик с перцем, то разливную ложку, то блюдце. Повсюду в комнатах горит свет. Почтальон приносит сразу по пять, по шесть телеграмм, и в каждой телеграмме только самые веселые и счастливые слова.
Со скрипом раздвигают старый обеденный стол, и он неожиданно делается каким-то торжественным и солидным, а вокруг него выстраиваются разнокалиберные стулья, собранные со всех комнат, и даже где-нибудь, пытаясь быть как можно менее заметной, скромно жмется маленькая табуреточка, принесенная из ванной комнаты. В квартире часто звонит телефон, и каждый раз кто-нибудь, путая Витю с Пашкой и Пашку с Витей, требует позвать к телефону маму или папу. А телефонная трубка давно уже испачкана мукой. Это ее мама испачкала. Мама стряпает, и руки у нее в муке.
Если по телефону разговаривает папа, то он, насколько позволяет шнур от аппарата, расхаживает взад и вперед по коридору, разговаривает громко, а то вдруг возьмет и даже присвистнет. Если же по телефону разговаривает мама, то среди разговора она иногда испуганно замолкает и показывает папе знаками, что в кухне на плите что-то надо помешать или совсем снять с огня. Но ни папа и никто не понимают, что надо помешать, а что совсем снять. И тогда мама безнадежно машет рукой — какая вы, мол, бестолковая публика! — извиняется в телефон и бежит на кухню сама, после чего возвращается и снова продолжает разговор.
В такой вечер ни на минуту не затихает радиоприемник и на всю квартиру звучит музыка. Играет приемник и у соседей в квартире, и этажом ниже, и этажом выше, и кажется, что весь дом, вся улица — вся огромная Москва пронизана этой радостной, веселой музыкой.
А на лестнице то и дело гулко хлопает парадная дверь, входят люди. Топот ног, смех, говор. Слышно, как стряхивают с шапок, с воротников пальто снег.
В такой вечер знакомые, которые прежде часто бывали в доме и к которым давно уже все привыкли, вдруг перестают быть обычными знакомыми и превращаются в нарядных, красивых гостей.