Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка

Бирмингем Стивен

Вот что увидели удивленные глаза принца:

По прибытии парохода за пассажирами приехало множество карет, в основном управляемых женами или дочерьми, чьи дома были разбросаны на несколько миль вдоль побережья, а также вглубь острова, как это было в случае с Селигманами, чей дом выходил на Румсон-роуд.

Жена Исаака Селигмана была дочерью г-на Лоеба, основателя и партнера уже известного в то время дома Kuhn, Loeb, который со временем приобрел мировое значение. У них был один ребенок, тогда трех-четырех лет, которого я невольно разочаровал за завтраком, увидев, что на мне нет короны.

Дом был прост сам по себе — конечно, удобен, но без всякой показухи.

Из кирпича и дерева, выкрашенный в белый цвет, с зелеными ставнями, он имел, должно быть, четыре или пять спален, ванную комнату — возможно, две, но я сомневаюсь в этом — столовую и гостиную, выходящую на крыльцо, где человек проводил большую часть времени.....

На следующий день я смог убедиться, что в соседних домах того же стиля и размера живут более или менее дальние члены семьи. Слева, рядом с домом Исаака Селигмана, почти такой же дом занимала его сестра миссис Хеллман, с которой мы обедали в тот вечер — очаровательная женщина, чей муж был братом главы фирмы Селигмана в Париже.... Справа жила старшая сестра миссис Селигман, которая вышла замуж за Якоба Шиффа ... чуть дальше — мать миссис Селигман и миссис Шифф, миссис Лоеб, чей муж был в Париже. Наконец, еще дальше, на берегу моря, жил брат, Давид Селигман, с женой и дочерьми, из которых одна, г-жа ван Хойкелом, живет сегодня в Париже, а другая, г-жа Левисон, приезжает в Канны каждый год.

В каждой из этих семей мужская прислуга ограничивалась кучером, как правило, негром, который ухаживал за лошадьми, и садовником. В остальном прислугой были женщины — кухарки и горничные.

Если спустя сорок с лишним лет я так отчетливо помню обстоятельства жизни многочисленных членов этой семьи, то это потому, что в то время я был глубоко удивлен контрастом, который представляла их личная жизнь с жизнью большинства банкиров и бизнесменов англосаксонского происхождения, с которыми я познакомился в Америке в тот год. На Уолл-стрит их финансовая мощь ставила их всех почти на один уровень с крупными англосаксонскими банкирами.

Теперь принц сделал особенно важное замечание по поводу еврейских банкиров:

Деньги сами по себе, однако, не имели для них никакого значения вне бизнеса. Любой наблюдатель, слушая их разговоры в часы досуга, принял бы их за хороших рантье, увлекающихся спортом, литературой, искусством и особенно музыкой, щедро жертвующих на благотворительность и еще больше на финансирование своей политической партии, а главное, преданных семейной жизни с такой интенсивностью, которую сегодня можно встретить только во французских провинциях.

Принц все пытался понять, что же такого особенного и привлекательного было в этих немецких еврейских семьях, и пришел к выводу, что больше всего они напоминали ему французских провинциалов: «Кроме того, помимо пристрастия к спорту, личная жизнь этих мужчин весьма напоминала жизнь глав старых банкирских домов Лиона». (Многократное подчеркивание князем слова «спорт» вызывает некоторое недоумение. В Элбероне играли в теннис, крокет, много гуляли. Но в 1892 году в толпе еще не было настоящих «спортсменов». Возможно, на принца слишком сильно повлиял гребец Айк Селигман, который был исключением).

Принцу показалась чужой атмосфера толпы — европейская из маленького городка — и в то же время очень американская:

В предыдущем поколении отец и дядя, основатели фирмы, играли важную роль в политике... Люди этого поколения унаследовали бизнес и работали над его развитием... Родившись в США, они с ранних лет дышали живительным воздухом этой страны, и их детство, как и юность, проходили по образцу современного «американского

студента»... проникнутого уверенностью в будущем своей страны, а также гордостью за славу ее прошлого. В то время это прошлое было довольно ограниченным, но именно благодаря этому оно было гораздо ближе, жизненнее и дороже. С самым искренним чувством они рассказывали мне о героях Войны за независимость и Гражданской войны — первой эпопеи, предшествовавшей выбору этой новой страны их родителями, поскольку, будучи прекрасными гражданами, они сохранили связь с предшествующими событиями через легенды, которыми их укачивали на ночь матери в детстве, и которые позже, в колледже, соединились с изучением Гете, Шиллера и Гейне.

Князь Понятовский никогда не посещал Ньюпорт, но вряд ли это место показалось бы ему таким же заманчивым, как Эльберон. Очевидно, что дворянин чувствовал себя здесь как дома. И все же это тот самый участок побережья Джерси, который критик Эдмунд Уилсон, выросший в окрестностях Дила, назвал курортом «второсортных богачей».

Утром в понедельник, все еще окрыленный, принц вернулся в Нью-Йорк и вечером был приглашен на ужин в клуб Knickerbocker. За ужином он случайно упомянул о восхитительном уик-энде, который он провел с Селигманами в Элбероне. За столом воцарилась жуткая тишина, и принц начал вникать в социальные реалии жизни, существовавшие в Нью-Йорке. После ужина его отвел в сторону один из членов клуба, который,

с некоторым смущением выразил свое удивление тем, что я общаюсь с еврейскими семьями в нерабочее время. Очень удивленный, я слушал его описание мирских условностей, которые не допускают израильтян в «ближний круг», независимо от их заслуг, культуры, выдающейся роли в развитии страны! С его стороны не было ни страсти, ни враждебности. Он говорил со мной, как будто излагал факты, как мог бы изложить принципиальные различия между Республиканской и Демократической партиями.

Но князь был князем, и его не должен был опускать душный клубный человек. «Я, несомненно, скандализировал его, — пишет он,

когда я сказал ему, что принял приглашение вернуться в следующий уик-энд, на этот раз в дом миссис Хеллман, и что я не могу и не хочу менять этот план, во-первых, потому что встретил там особенно интересных людей, а главное, будучи иностранцем в этой стране, я не чувствую себя вправе менять правила, которых я придерживался до сих пор в этом отношении. Будь то во Франции или в Англии, я всегда поддерживал самые теплые социальные отношения с Ротшильдами и семьями некоторых еврейских банкиров, с которыми у меня были деловые связи, и в данном случае у меня не было причин вести себя иначе.

Получив такой холодно-королевский ответ, американский клубист повернулся и, бормоча, пошел прочь.

34. БОРЬБА ГУГГЕНХАЙМА И ЛЬЮИСОНА

Познакомившись с Адольфом Льюисоном, один нью-йоркский бизнесмен как-то заметил: «Наверное, его брат Леонард — самый умный». Через несколько недель он познакомился с Леонардом Льюисоном. После этой встречи он сказал: «Нет, наверное, это Адольф умный».

Ни один из Льюисонов не был финансовым гением, подобным Шиффу. Но к делу обогащения они подошли с усердием и с помощью немалой доли везения. К 1890-м годам братья считались медными королями — одна из их шахт принесла 35 млн. долл. дивидендов, и впечатление, которое складывается о них к этому времени, таково, что они перестали заботиться о заработке. Сам Адольф однажды сказал: «Я заработал столько денег, сколько хотел заработать, а потом перестал».