Наша трагическая вселенная
Шрифт:
— А потом герой непременно делает то, что было запрещено, да? — спросила я, хотя сама прекрасно знала ответ.
— Непременно, — кивнул Фрэнк.
— То есть вся литература одинакова?
— Нет-нет, — Ви энергично замотала головой. — Существуют истории, в которых нет никакой формулы, но встречаются они реже. Математически они выражаются совсем по-другому. Для того чтобы составить уравнение таких историй, понадобятся мнимые числа — квадратные корни из отрицательных чисел. Я сейчас как раз пишу работу на эту тему.
Тут привезли нашу пиццу, и Ви больше ничего не рассказала про свою работу.
— Так что же вам не понравилось в моих обезьянах? — спросил Тони у Ви, когда все приступили к еде.
— Нет, в каком-то смысле с обезьянами
Да, на лекции Тони именно так и говорил. А потом еще просил нас всех представить себе, будто мы держим в руках экземпляр «Бури». В этом мысленном эксперименте мы не знали, был ли этот текст создан Шекспиром или же случайно получился у группы обезьян. Так ли уж важно нам было это знать? Если за словами не стоит никакого намерения, есть ли в них смысл? Лично я сильно сомневалась в том, что текст, написанный не человеком, вообще можно будет прочитать и что «Буря» может быть создана без участия человека, как бы велика ни была вероятность. Но доводы казались вполне логичными, и в итоге все мы сошлись во мнении, что совершенно неважно, кто написал этот текст — Шекспир, обезьяны, компьютерная программа или еще кто-нибудь; по крайней мере, авторство никак не отразится на смысле слов, напечатанных на странице.
— За бесконечно большой промежуток времени, — сказал Фрэнк, — обезьяны написали бы бесконечное количество ерунды, прежде чем создали бы Шекспира. И это еще при условии, что нам удалось бы найти обезьян, которые прожили бы бесконечно долго, а это крайне маловероятно.
Ви рассмеялась.
— За бесконечно долгое время как минимум одна бесконечная обезьяна эволюционирует до такой степени, что сама превратится в Шекспира! — воскликнула она. — Только представьте себе! Ну и еще ваши философские зомби показались мне не вполне убедительными.
— Да? — огорчился Тони. — А мне они так нравились.
— Мне тоже! — снова рассмеялась Ви. — Мне понравилась мысль о том, что этот философский зомби — явление чисто гипотетическое — можно сказать, парадокс сам по себе. Существо, которого не может быть. Забавно, как это самое существо может говорить, что ему больно, когда на самом деле никакой боли оно не испытывает, и нам никогда не понять, как там в действительности — больно ему или нет. Мысль о том, что любой из нас может оказаться философским зомби, звучит страшновато и к тому же заставляет задуматься — естественно, при условии, что ты не философский зомби. И, конечно же, главная особенность философских зомби заключается в том, что они запрограммированы реагировать так, как мог бы отреагировать человек, но на самом деле они не люди. Безусловно, на первый взгляд этот зомби ничем не отличался бы от человека, но он бы ничего не чувствовал, ни о чем не думал и ничего не знал. Так вот, в связи с этим я и подумала: как же может философский зомби написать роман?
Это был хороший вопрос. Тони построил множество своих доводов на том, что, раз ты не в состоянии даже разобраться, не является ли другой человек (например, писатель) философским зомби, значит, ты не в силах понять, что он «хотел сказать» своим произведением, — даже если ты спросишь об этом его лично и он тебе ответит.
— Мне кажется, — сказал Тони, — что философский зомби все-таки может написать роман. Ну то есть, если это существо, которое запрограммировано вести себя точно так же, как человек, значит, составив множество высказываний о чувствах и прочих вещах, в конечном итоге оно может получить роман. Возможно, зомби использовал бы одну из формул Леви-Стросса или схему Владимира Проппа. Вот только…
— Что «вот только»?
— Вы правы. Если вы имеете в виду, что роман у него все равно выйдет никудышный, то да, вы правы. Я об этом не
— Именно так, — кивнула Ви. — Но я не говорю, что всегда можно знать наверняка, что это перед нами такое. Ведь человеческое начало нельзя потрогать, но все равно, если говорить научным языком, его невозможно отрицать. Ха! Оно как сознание, или темная материя, или «культура». Проблема с вами, гуманитариями, в том, что вы (уж извините меня!) барахтаетесь в точных науках и вечно все перевираете на свой лад. Ну, в большинстве случаев. Но это нормально. Представители точных наук сами вечно все перевирают, но такая уж у них работа — выдвигать неверные предположения и доказывать, что это неправда. Они только этим и занимаются. Ученые, изучающие общество, доказывают, что оно устроено неверно. Потому что доказать, что какое-либо предположение на сто процентов верно, все равно невозможно. Вы не передадите мне оливки?
Когда в среду утром я проснулась в Торкроссе, огонь все еще теплился за каминной решеткой, будто его кто-то заколдовал. Я подбросила в камин еще одно бревнышко и, дождавшись, пока на него перекинулся огонь, пошла сделать себе чай из шиповника и бутерброд с размятым бананом. Потом я включила ноутбук и увидела там письмо от Оскара. «Ты доведешь меня до инфаркта, — писал он. — Мало того что ты прислала текст раньше времени, так он еще и очень хороший! Да что там хороший, просто гениальный! Он и забавный, и даже актуальный, если верить в то, что твердят экономисты об опасности, нависшей над западным капитализмом, и о том, что скоро нам придется самим шить себе одежду, потому что китайских „потогонок“ больше не останется (загляни в раздел новостей в воскресных газетах, поймешь, о чем я). Пол хочет сделать его главным текстом в арт-приложении на этой неделе. Он даже подумывает о том, чтобы дать тебе колонку. Эти твои хобби XXI века очень его впечатлили. У него есть игрушечная железная дорога — ты знала?»
Колонка! Для любого газетного автора это был настоящий Святой Грааль! Но я вдруг вспомнила, что Оскар уже не в первый раз писал мне такое. Каждый раз, когда он собирался поручить мне нечто, чего мне делать совсем не хотелось, он прибегал к идее о том, что Пол подумывает дать мне колонку. Однажды я встретила Пола на какой-то вечеринке и упомянула эту самую колонку, и он посмотрел на меня как на сумасшедшую. Но на этот раз все было по-другому. Я не просила у Оскара дополнительного времени, не пыталась отказаться от задания. Я еще раз пробежала глазами письмо, выискивая там просьбу Оскара переписать статью заново к четвергу. Но ни о чем таком он меня не просил. Возможно, еще попросит в следующем письме, и тогда ситуация с колонкой разъяснится.
Каждый раз, когда кто-нибудь хвалил написанный мной текст, я перечитывала его заново, представляя себя тем человеком, которому он понравился. Только в таких случаях я могла расслабиться и получать удовольствие от собственной работы, но происходило это крайне редко. Начала я статью с самого очевидного: индустрия книг по самосовершенствованию существует за счет того, что заставляет людей испытывать недовольство по отношению к самим себе. Далее я рассказывала о разных нелепых методах, с помощью которых людям предлагают исправить свое «несовершенство» и стать успешнее в любовных делах, или в общении на работе, или в чем-нибудь еще. С помощью книг можно было научиться околдовывать кого угодно «особой» улыбкой; составлять подробный план любого нужного тебе разговора; быть «выбирающим», а не «выбираемым»; «притягивать» к себе понравившихся людей и предметы; использовать силу выражения «да пошел ты к черту!»; читать мысли других по жестам, а также коммуницировать с помощью собственного тела; применять древние творческие секреты для того, чтобы придать «огонька» презентациям в «пауэр-пойнте».