Наше послевоенное
Шрифт:
На переменах то же самое.
И через неделю..! добилась - я воспроизвела мелодию.
– Ну вот, - удовлетворенно сказала Меликян,- а ты говоришь, что не умеешь петь.
Заруи была превосходной подсказчицей. Ее артикуляция и жесты были столь выразительны, а старание помочь столь велико, что на ее подсказках можно было ответить, ничего вообще не прочитав. На переменах ее нередко целовали и обнимали вырученные ею девчонки.
Я же плохо объясняла решение задач, а подсказывала еще хуже. Во всяком случае, меня часто ловили на подсказке. А это грозило двойной двойкой - отвечающему
Незаметно сложилось правило, что Зойка Меликян, которая хорошо училась, приставала ко мне со своей обычной дотошностью по поводу какой-нибудь сложной задачки из домашнего задания, добиралась до сути и, поняв решение, доходчиво и ясно объясняла его остальным.
Эта цепочка, раз установившись еще в 7 классе, продолжалась до окончания школы.
В один зимний день, по-моему, во второй половине учебного года, наш Валентин Борисович Валуйский указал на меня и сказал:
– Вот ты, приходи в школу в воскресение, будет проводиться олимпиада по математике.
В воскресение утром я взяла ручку и чернильницу и пошла в школу.
Пришедших распределили по классам, потом по партам. Я села на свою любимую заднюю парту. Я никого не знала, дети были, в основном, из других школ. Мне дали листик с напечатанными задачками, которые я должна была решить. Задачки были очень хитрые, но раз надо, значит надо, и я решила довольно легко все, кроме последней, которая никак не получалась. Я исписала несколько листов. Все разные варианты, все не вели к решению. Становилось ясно, что мне эта задачка не по зубам, но тут вдруг забрезжил свет в конце туннеля, и я нашла решение.
Когда я вышла на улицу, у меня кружилась голова от усталости, я добралась до дому и легла. Недели через 2-3, когда я совсем забыла об этом эпизоде, меня на перемене подозвал Волуйский и сказал в своей обычной небрежно-грубой манере:
– Ты что-то там правильно нарешала на городской олимпиаде, а теперь надо ехать в Тбилиси на республиканскую.
Завроно с трудом убедил маму отпустить меня, и я поехала вместе с другими батумскими школьниками в Тбилиси, нас было человек 5-6, но все старше меня, трое на год, из пятой школы, где была очень хорошая математичка Медея, и очень сильный по математике класс, и привезла оттуда диплом третьей степени. В поездке я познакомилась с парнем и девочкой из класса Медеи, мальчика звали Колей, девочку Аллой. Они были такие ясные, дружные между собой, все время обсуждали математические проблемы, и я вдруг отчетливо увидела их дальнейшую семейную жизнь: как они будут приходить с работы, обсуждать проблемы, готовить вместе обед. И представив это, я пожалела Колю, возможно потому, что Коля мне понравился, а Алла показалась мне скучноватой в своей взрослой рассудительности. С Колей и Аллой мне предстояло еще не раз пересечься до того, как они закончат школу.
Когда я открыла учебник зоологии и увидела там червей и глистов и описания их строения, я захлопнула учебник с приступом тошноты и решила, что эту часть зоологии я учить не буду. Вот дойдем до млекопитающих, тогда пожалуйста, а глисты, черви, змеи, лягушки - ну нет, про эту пакость я знать ничего не желаю. И не учила до того, что имела во второй
Мама сердилась, но я увиливала от учебы.
Однажды мы шли с мамой по улице и встретили нашу преподавательницу зоологии, немолодую грузинку со странностями.
На другой день она подозвала меня и спросила:
– Кто та симпатичная интеллигентная женщина, что шла с тобой?
– Моя мама,- не без гордости после такого ее вступления ответила я.
– А кто она?
– Врач.
– Садись, пять.
И все, пятерки по зоологии без всякой учебы мне были обеспечены.
– С ума сойти можно, я имею отлично по зоологии, потому что ты понравилась моей учительнице, - смеялась я.
– Ну, я врач и имею какое-то отношение к биологии, и девочка из такой семьи что-то да знает, - нашлась мама.
1961 год,
14 марта
Ничего себе веду дневник. Уже больше, чем три месяца не пишу. А сегодня вдруг собралась.
Ужасно боюсь субботы. Сегодня на уроке Люда (Вергулис) ( моя соседка по парте) попросила передать записку одной девочке, а Вера Павловна заметила и велела ее принести. Мальчик, которому я передала, быстро порвал ее, но не очень мелко. Вот В.П. и спрашивает, кто написал записку. Я не видела, как при этом Люда встала, а тут В.П. развернула один из клочков, а там написано - Люда.
Она и говорит:- Это не ты писала.
И БАЦ! и мне и Люде в дневник замечания.
Мне такое: На уроке английское языка писала записки, своим днем рождения сорвала урок (в записке Люда писала, когда у меня день рождения).- А я обещала маме тихо сидеть на уроках.
Ох, что теперь будет?
Записку писала не я, Верушка это установила, что не помешало ей написать в моем дневнике, что записку писала я.
А урок, собственно говоря, срывала сама Верушка, устроив разбирательство не на перемене, а посреди урока.
С Людой Вергулис мы просидели за одной партой не менее полугода. Люда раньше других девчонок в классе (за исключением Зойки, которая была на год старше нас) расцвела и стала красавицей. У нее были рыжие волосы - совершенно фантастический цвет - золотисто-желтые, белая кожа, яркий румянец и довольно густые и темные для рыжей брови. Добавьте к этому еще прекрасные округлые формы - вот и портрет Люды. Люду воспитывала бабушка. Отец Люды, аджарец, плененный красотой ее матери, еврейки, похитил ее, но не женился.
Людина мать потом устроила свою судьбу и уехала (в Тбилиси, кажется), а Люда осталась жить у бабушки.
Люда была замечательно предприимчива. Во время контрольной я решала свой вариант, а потом ее. Но у меня просили передать решения по моему варианту, и вот, чтобы я не теряла времени, Люда быстро списывала решения с моей тетради, и рассылала всем желающим. А потом я решала ее вариант. Люда списывала мое решение в свою тетрадь, и все были довольны
Верушка, которая не разрешала мне сидеть вместе с Зоей, и не подозревала, какое у нас с Людой прекрасное сотрудничество. Она действовала по великому принципу: разделяй и властвуй - и сажала вместе девочек, не связанных общими интересами и симпатиями, но ее усилия часто пропадали даром.