Наше послевоенное
Шрифт:
(Я плаваю плохо и под большую волну ни за что не нырну и в даль голубую - еле-еле до буйка)
Волны прозрачно, море спокойно,
На водном просторе тепло и привольно
.......
Хорошо все же жить в южном городе на берегу Черного моря.
По окончании семилетки у нас был банкет. Накрыли в школе стол, подали даже легкое красное домашнее вино. Потом оказалось, что родители и учителя долго обсуждали вопрос, можно ли 14-летним вино. Победило мнение, что можно.
На другой день после банкета мы всем классом ездили в ботанический сад. Оказывается, такие поездки были традиционными,
Все еще впереди, как в песне.
Юра Воронов, наш бессменный фотограф в течение всей школьной жизни, сделал много снимков с этого нашего похода в Ботанический сад.
После 7 класса ушло четверо мальчиков: Базилевский - в мореходку и Тикаиди - в музтехникум, Глухов и Сихарулидзе остались на второй год. Ушла и Ляля Гусейнова, та черненькая девочка, что подбегала к Зое, когда она вошла в класс. Ряды наши поредели.
Базилевский, высокий широкоплечий парень с голубыми глазами и темными волосами, приударял за Милкой Шустер, рано оформившейся и сексуально озабоченной, умненькой, начитанной и романтичной девочкой, которую очень портило красное родимое пятно на лице.
Милка раньше всех в классе начинала загорать, и уже в конце мая была красивого шоколадного цвета. Сидела она за мной и на уроках любила тихим шепотом в спину рассказывать о том, что каждый вечер Володя Базилевский и его друг Юрка Воронов провожают ее до дому. Идут сзади молча и только топ, топ, по мостовой.
– А за тобой не слышно топ, топ?- вызывает меня Милка на откровенность.
– Нет, за мной тишина,- говорю я, и это чистая правда, но Милка думает, что я скрытничаю.
Летом мама не пускает меня одну или с подругами на море и я хожу купаться с женой маминого одноклассника Ральфа и его семилетним сыночком.
Мама с Ральфом встретились год назад в Батумском зоопарке. Худой, с проседью и изуродованной половиной лица мужчина с маленьким мальчиком ходили от клетки к клетке.
– Зоя посмотри, это мой одноклассник,- сказала мама,- но он меня не узнает, и я не знаю, подойти к нему или нет. Он танкист, ему лицо обожгло в горящем танке.
– Конечно подойди,- сказала я,- вы ведь не виделись столько лет, вот он тебя и не узнал.
Мама пошла:
– Ральф, ты меня не узнаешь?
– Нет,- сказал мужчина, вглядываясь в маму.
– Я Нона Хучуа.
– Нонка,- закричал он радостно- Это ты? Ну, ты стала монументальной!
Потом мама познакомила с ним меня.
– Ну вот,- сказал Ральф,- сразу ее и представила бы. Такая же худая, как ты в детстве, вот в ней я тебя узнаю.
Он познакомил нас со своей женой, милой голубоглазой женщиной, и мы стали иногда к ним заглядывать.
А теперь мама, боясь отпускать меня с подругами на море, пристроила меня к ним, и я ходила, хотя мне было довольно скучно общество маленького мальчика.
Я плохо плаваю, а купаться очень люблю. В результате, я много барахтаюсь возле берега, ныряю и делаю в
Очень важным считалось умение раскрывать глаза в воде. На дно бросался какой-нибудь камень, и надо было его достать. Вода не совсем прозрачная и выталкивает тебя наружу, приходиться цепляться пальцами за камни на дне, брать их в руки и, близко поднося к глазам, разглядывать. Вот, он твой камень, красноватый с белыми пятнышками, можно всплывать. Выпрыгиваешь из воды, хватая ртом воздух, глаза щиплет от соленой морской воды, смотришь, что у тебя в руках, а это совсем не то, и размером тот меньше и красный оттенок не тот и крапушки темнее.
Нужно начинать все сначала, но только теперь это труднее, так как сдвинулся с места и уже не помнишь, куда бросал камень. Вдохнув воздух, снова уходишь под воду на новые поиски.
По ночам я начинаю проваливаться в черную дыру, лечу туда, в бездонную пропасть, мне страшно, душно, и сильно, до тошноты, кружится голова.
Я жалуюсь маме, и она ведет меня к тете Агнессе, а потом к невропатологу. Меня просят протянуть руки вперед и так постоять с закрытыми глазами.
Я не стою, я вовсю качаюсь в разные стороны, и мне ставят диагноз - лабиринтопатия, вестибулярный аппарат не в порядке,- и запрещают нырять и много быть на солнце.
А Арутюнян все лето ходит на море с Софой Чартилиди (той самой, с которой я повздорила в первые дни своего появления в новом классе).
Зойка мне все уши прожужжала про Софу.
– Зоя, ты бы видела, как она плавает. Изогнет спину, как дельфин, и плывет.
И правда, плавала Софка замечательно. Была смуглой, черноглазой, резкой в движениях и суждениях. Гречанка по отцу и казачка по матери. Мама у Софы была тихой, светленькой увядшей женщиной, а отец свирепого вида немолодой мужчина, любитель выпить. Женщины в семье его боялись. Софа Чартилиди была единственной дочкой у мамы, мать ее очень любила и баловала, как могла. Нрав у Софьи был скорее папин, чем мамин. У отца были от другой жены еще дети, тоже девочки, сестры Софы, взрослые.
Я слегка ревновала Зою к ее увлечению новой подружкой, но со временем смирилась и привязалась к Софе. И в восьмом классе мы дружим не вдвоем, а втроем. Я, Зоя и Софа. Софа нормально училась по математике. Хорошо соображала как в алгебре, так и в геометрии, но с русским у нее были крупные нелады, а физика - ну просто бич, но об этом попозже.
По выходным мы с мамой ходим на базар. Я помогаю ей носить продукты. Базар меня не привлекает, я скучаю среди прилавков с мясом и овощами, и только вид фруктов меня оживляет. Я начинаю клянчить у мамы то черешню, то персики, то мандарины в зависимости от времени года.
Как-то раз мама долго выбирала мясо, а я стояла со скучающим видом рядом с ней. Старик аджарец, продавец мяса, очень внимательно на меня смотрел, а потом что-то сказал маме по-грузински, я поняла, что про меня.
– Что он сказал?
– спросила я, как только мы отошли от прилавка
– Он меня предостерег,- мама засмеялась.
– Ну что, что он сказал,- допытывалась я.
– Хороший товар, смотри, не продешеви.
8 класс, Чаоба, 1961-1962 гг
<