Наше послевоенное
Шрифт:
Шота прирабатывал частными уроками. Его квартира находилась на улице Сталина, центральной улице города. Во время уроков он приходил в азарт и так громко объяснял, прямо-таки орал на учеников, что было слышно на противоположной стороне улицы, где находился дом учителя. В результате его пригласили в ОБХСС объясняться по поводу неучтенных доходов и хотели оштрафовать, но он выкрутился как ветеран войны и на некоторое время притих. Мы знали эту историю и посмеивались:
Теперь его частным ученикам приходилось полегче.
– А за нас ОБХСС не заступится, - вздыхали наши двоечники.
Мы
Танцую я плохо. Мама, а потом Зоя долго и упорно учили меня вальсу, потом танго.
– Расслабься, - говорила мне мама, - что ты как кол проглотила.
Я очень старалась, но от этого напрягалась еще больше. Пока я училась классическим танцам, в моду вошли буги-вуги, рок-н-рол, а затем твист. Свободные движения рок-н-рола я еще как-то усвоила, но одновременное движение ногами и руками в твисте не давалось мне совсем, хотя свободные танцы, не в обнимку с партнером, мне нравились больше, я не боялась наступить на партнера.
Как-то раз, Дато и Алик, посмеиваясь, внимательно наблюдали за движением моих ног в танце. Я, оказывается, сбивалась с такта.
– Ну, что с нее возьмешь, - сказал Дато Алику, когда после окончания музыки я подошла к ним,- она же во время танцев задачки решает.
– Синус-косинус, - одним словом подвел итог своих наблюдений Алик.
Я засмеялась, ну не плакать же мне было, и стала синус-косинусом.
Прозвищ у меня было много и далеко не все любезные.
В 7 классе я была старухой, так как довольно ретиво выполняла обязанности старосты. После меня старостой был Даник, но стариком он не был, а в последних классах - серьезная, практичная Стефа, которая нормально ладила с Демкиной.
В восьмом Тугу звал меня бабайкой, а потом я была синус-косинус.
Тугу же придумал мне и почетное прозвище - марсианка. Только у марсианок могут быть такие острые носы, у простых земных смертных - нет, так прозаически объяснялось мое романтическое прозвище.
Еще меня звали чахоточной за очень яркий румянец, я легко и сильно краснела, просто напасть какая-то, секунда, и я вся заливалась пунцовой краской. Чахоточной дразнил меня Велик, сын врача.
Но вернемся к вечерам в школе. На них приглашали оркестр из мореходки и, если они приходили, то это была большая радость - живая музыка. Без них танцевали под проигрыватель. Когда приходил оркестр, то получался настоящий вечер, - свои, в основном девчонки, пели популярные песни.
Помню, как на сцену выходит смуглая чернобровая, вся размашистая Джульетта Хоперия, девочка на класс моложе, и поет громким низким голосом, похожим на голос Эдиты Пьеха, но более сильным.
Я помню, она пела, "Дунай", "Бухенвальдский набат", и еще песню, слова такие:
"...На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы..."
Перед тем как спеть ее, она сказала мне:
– Я спою песню, она тебе понравится, я посвящаю ее тебе.
И хотя посвятить
Много на вечерах пела и Наташка Антипина. Девочки, которые понимали в пении, говорили, что Наташке не хватает голоса, и она на высоких нотах поет шепотом, иначе ей не вытянуть, но мне нравилось ее пение:
Голоса, может быть, не хватало, зато чувств было предостаточно.
На новогодней вечеринке Наташка пела из "Карнавальной ночи":
"...Помиритесь те, кто в ссоре" и смотрела на нас с Зойкой. Мы в тот момент поссорились с ней и не разговаривали.
Еще из Наташкиного репертуара я помню... "а провожают пароходы"...и "из какой ты сказки".
В газете "Комсомольская правда" появился раздел - комсомольский прожектор, где освещалась борьба со всяческими недостатками социалистического строя. А Верушка стала наседать на меня, что я не несу никакой общественной нагрузки.
– За тебя, отличница, другие будут работать, а ты только учиться для себя, - так характеризовала Верушка мое поведение, хотя я играла за Батуми на теннисных соревнованиях и участвовала в республиканских олимпиадах. Вот я и придумала выпускать прожектор, мне это показалось проще всего. Я сама писала саркастические заметки, и сама же рисовала карикатуры к ним. Ради удовольствия рисовать на приятелей шаржи я и придумала все это. Доставалось в, основном, нашему классу, ведь я плохо знала, что происходит в других. Зойка, соня и копуша, часто опаздывала на уроки, и я нарисовала ее, зевающей у классной доски, рядом с протирающим глаза Дэном - он тоже часто опаздывал. Зойку нарисовала похожей - ведь она не раз мне позировала для этюдов в художке. Подруга моя смертельно обиделась - не на критику, а на то, какие я ей ноги пририсовала - очень похожие, но не красивые, - а у Зойки были очень милые ножки.
Михаил Аронович как-то влетел в наш класс и с воодушевлением стал говорить:
– Какой прекрасный прожектор вы выпускаете. Сколько юмора и какие прекрасные рисунки, настоящие карикатуры. Кто это делает?
– А это все Хучуа развлекается, - насмешливо ответил кто-то из ребят, не очень-то одобрявший мою деятельность.
Наш Ароныч остановился прямо-таки как на бегу, ну просто подавился своими словами.
Хвалить меня было не принято, Верушка всем учителям тщательно внушила, что я зазнайка, и высокого о себе мнения, что соответствовало правде, - я и не понимала, а почему я должна была быть о себе плохого мнения?
Вот Рыжий и почувствовал, что попал впросак.
– Опять Хучуа, - сказал он. И вышел.
Я учусь в художке с Жанной, девочкой из выпускного класса Медеи, она на четвертом курсе, а я на втором. Она мне и сказала, что у них по воскресениям дополнительные занятия по математике, кружок, а потом они еще играют в волейбол.
И я, вспомнив Аллу и Колю, который тоже учился в художественной школе (мы не пересекались, я только видела его рисунки на выставках, он очень прилично рисовал), решилась напроситься на эти занятия. Медея не возражала, только сказала, что они занимаются давно и мне будет трудно, я на класс моложе и не все буду понимать.