Наше послевоенное
Шрифт:
Я в это время, после поступления в художку, много рисовала, и любила рисовать прохожих из Софиного окна. Людей на противоположной стороне я рисовала полностью, а у проходящих мимо окон рисовала только ноги.
Я вообще, по совету учителей, ходила всюду с альбомом и чуть свободная минута, кидалась рисовать.
Рисовала я и на производственной практике. Сохранился рисунок Оксаны Тотибадзе, работающей на сверлильном станке. На этом станке работали, в основном, ребята, девочек мастер не подпускал, одна Оксанка, рослая, физически сильная, внушала доверие
После того, как вдоль линии детали просверливали отверстия в сплошном листе стали, его зажимали в станок и зубилом выбивали заготовку. Все это требовало физической силы и тоже делалось мальчишками, в основном Османом и Юркой Вороновым. Только потом заготовку давали нам и мы делали из нее деталь напильниками. Позднее мы изготовляли даже инструменты, помню молоток и ножовку.
Делать из грубой заготовки красивую блестящую деталь мне очень нравилось, но само пребывание на заводе было очень утомительно из-за шума станков.
В девятом или в десятом классе, уже не помню, Маня поссорилась с матерью, ушла из дому и стала жить у кого-то из родственников, кажется у сестры матери, своей тетки Кати, которая была всего на год старше ее.
Валя приходила, переживала, чуть не плакала и упросила меня пойти подействовать на Маню. Я пошла к Кате с Тирой, которая, как всегда обо всем, знала, где находится Маня. Тира была в курсе не только того, что происходит и происходило, но и того, чего никогда не было, и хотя она говорила, не закрывая рта, но при этом умела выглядеть как человек, которому еще что-то известно, но она не скажет.
Я, несмотря на свою говорливость, в Тирину речь не успевала вставить ни слова, я просто немела под таким напором.
Однако, тут Тира, которая не очень-то меня жаловала, всю дорогу к Мане молчала. И только один раз высказала неуверенность в успехе нашего похода. Мы пришли, вышла худющая и злая Манька, сразу понявшая от кого и зачем мы пришли.
– Ну и что,- спросила я после приветствий,- что ты себе думаешь, ведь все равно надо возвращаться.
– Не пойду, мрачно,- сказала Маня,- устала я от нее.
Я продолжала настаивать на своем:
– Ну что, все бывает, проучила ее и хватит, она же страдает и тебе несладко. Все равно, рано или поздно надо мириться, не на всю же жизнь ты поссорилась с родной матерью. Маня молчала, мрачно глядя в сторону.
– Сама знаешь, мне тоже достается, ну терплю же я.
– Ну, знаю, знаю я,- отмахнулась Маня,- но все равно, пока не могу.
Я вздохнула и ушла, а Тира осталась. Вале вечером я сказала:
– Еще не отошла, но думаю, скоро успокоится и вернется.
И Маня, поломавшись немного, вернулась в родной дом, но как долго это продолжалось, не помню. Во всяком случае, не несколько дней, а гораздо дольше.
После этого ссорясь со своими домашними, я горестно кричала:
– Маньку довели, она ушла от матери, а мне и деваться-то некуда.
Зимой, после того, как я проучилась в художественной школе несколько месяцев, мама пришла узнать, как мои успехи. Я очень
– Видите,- говорил он, показывая маме начальные рисунки и более поздние,- она начала чувствовать воздух.
Я действительно стала рисовать заметно лучше, хотя мои рисунки нельзя еще было сравнить с теми, которые висели на стенах художки в качестве образца.
Натюрморты мои заискрились красками, хотя складки на материи все еще были невыразительны.
Но лучше всего у меня шла лепка. Скульптуру преподавал маленький немолодой армянин с глазами в пол-лица. Сначала нам задали работу на сказочные мотивы, и я слепила витязя на распутье, в позе, как у Васнецова на картине. Трудно было сделать коня, нужен был проволочный каркас, а потом облепить его пластилином, сохраняя пластику движения ног.
Вторая вещь была на бытовые темы - я слепила малыша, бегущего от щенка с большим мячом. Мне хотелось слепить именно ребенка из-за других, чем у взрослых пропорций головы и тела.
Потом, помню, я слепила себя и Зойку, сидящими на скамейке и рассматривающими одну книгу. Очень хорошо угадывалась моя поза и Зойкина.
Все мои работы учитель фотографировал и говорил:
– Просто хоть сейчас в фарфор. Прекрасное чувство миниатюры. Нужно Вам, Зоя, дальше учиться.
Но мне не нравилось работать в глине, я старалась отрастить ногти и носить маникюр,- а какой маникюр у скульпторши. Руки сохли и ногти ломались.
В общем, мне нравился больше процесс рисования, чем лепки, но результаты в лепке были значительно выше, я по-прежнему чувствовала, что могу слепить все, что захочу.
Я смотрела на портретные работы в глине старшекурсников, и мне казалось, что у меня должно получиться лучше, но я бросила художку раньше, чем дошла до портретов, и до сих пор жалею об этом.
Весной 1963 года пропал, исчез из продажи хлеб, как белый, так и черный.
В Грузии не принято готовить гарниры. Готовят лобио, тушат мясо и едят макая хлеб в подливку. Хлеб в Батуми очень вкусный, белый, серый, черный. Пекут его, в основном, круглыми караваями различной формы и размера. Но сейчас за любым огромные очереди. Выручает немного кукурузная мука, пекут чады, варят гоми (мамалыгу), но все равно без хлеба голодно. И мы стоим в длинных унылых, давно забытых очередях за хлебом, стоим по несколько часов.
Бабушка состарилась, и теперь стоять приходится мне, ведь мама целыми днями на работе.
Стою я с трудом. Находиться на одном месте мне просто физически трудно. В очереди я решаю задачки, в основном геометрию. Там мало выкладок, нарисовал чертеж, стой себе и думай. Пока решишь (задачки трудные), и очередь подойдет.
Софа и Нанули часто меня выручали. Займут очередь и Нанули приходит за мной и зовет меня к ним. Я прихожу через некоторое время и стою с ними. Стоять втроем значительно веселее - поболтаешь о чем-нибудь, вот и время пройдет.