Нашествие теней (Светоносец - 1)

Джонсон Оливер

– Ты полон гордыни, мой мальчик, - тяжело дыша, сказал Мидиан. Гордыни, тщеславия и глубокого невежества. Так прими же по удару за каждый из своих пороков!
– Монах вознес палку над головой и обрушил ее на вскинутые руки Уртреда.
– Вот тебе, вот, вот!
– взвизгивал он при каждом ударе. Ореховая ветка падала на прикрывающие голову руки, сгибаясь каждый раз чуть ли не вдвое. Уртред повалился на парту.

Все прочие мальчики вскочили на ноги и собрались полукругом вдоль стен класса, глядя на эту сцену со смесью ужаса и восхищения: никто до сих пор еще не осмеливался восстать против монаха, и они ждали, что же будет дальше.

Уртред

пытался выбраться из-под поваленной парты, но Мидиан, отшвырнув палку, рухнул на него всем телом. Воздух с шумом вырвался из легких Уртреда.

– Ну, а это тебе как?
– с брызгами слюны прошипел в ухо монах, хватая его за волосы и выворачивая ему голову. Уртреду показалось, что пол с ужасающей скоростью несется ему навстречу. Потом Уртред врезался носом в половицу, глубоко прокусив себе язык. Во рту сразу стало солоно от крови. С воем, полным боли и ярости, мальчик вцепился монаху в правое запястье. В нем вскипел гнев - бурлящая лава хлынула по жилам и излилась из пальцев.

Мидиан почуял запах горелого мяса еще до того, как ощутил боль. Пламя, бьющее из пальцев Уртреда, жгло ему кожу и воспламенило рукав рясы. Запястье точно стиснуло раскаленными клещами. Мидиан попытался вырвать руку, но Уртред теперь обрел силу двух взрослых мужчин. Мидиан завопил, и комнату наполнил смрад горящего заживо тела.

Зрители, затаив дыхание, попятились назад. Они никогда еще не видели, как корчится от боли взрослый, а этот к тому же сам всегда причинял боль другим. Уртред отшвырнул Мидиана прочь, и учитель с воем покатился по полу, стараясь уберечь обожженную руку. Но это был еще не конец: рев в голове не давал Уртреду остановиться. Сквозь слезы, хлынувшие из глаз от боли в сломанном носу, он разглядел на полу правилку, схватил ее и встал, покачиваясь. Мальчики попятились от него еще дальше, пока не уперлись в стену. Уртред постоял какой-то миг, чувствуя, как жар бурлит в его жилах. Потом от ореховой палки повалил дым, она стала обугливаться под палацами Уртреда и наконец вспыхнула, как факел.

Уртред, освещенный пляшущим пламенем, обвел взглядом школяров и яростно обрушил свой пылающий жезл на лысеющую голову учителя. Еще и еще ученики ахали от ужаса при каждом ударе. Мидиан, простонав несколько раз, затих.

Уртред не слышал ничего. В голове у него все еще ревело, словно в печи или вблизи водопада. Он кинул факел на тело Мидиана, и ряса загорелась, но Уртред уже отвернулся.

Рев неутихающей боли и ярости не оставлял его. Сейчас Уртред сольется с ним, растворяясь в огненных недрах земли.

Мальчик скорее поплыл, чем пошел, к двери. Все казалось далеким, точно во сне. Дверь растворилась перед ним сама собой, и холодный сквозняк ворвался, в комнату, сдувая тетради с парт и трепля одежду школяров; но на Уртреде не шевельнулась ни одна складка, ни одна прядь волос.

Он выплыл в коридор и увидел тусклый свет зимнего дня, льющийся из дальнего, в глубокой нише, окна, а в этом свете Кевара, покорно ожидающего наказания. Уртред хотел заговорить с ним, сказать, что Кевару ничего не грозит; но если он и сказал что-то, то не услышал собственных слов из-за гула в голове, Он прошел мимо Кевара и стал спускаться по широкой лестнице, а день светился серо за большим южным окном, дробясь на полувыбитых стеклах.

Уртред спускался все ниже и ниже - каждый шаг длился словно вечность. Наконец он преодолел последнюю ступень, ноги охватило холодом, и пещера

Священного Огня открылась перед ним. Вот и та трещина в рост человека, омытая ровным оранжевым заревом. Вокруг нее в камне были высечены священные символы Огня; от трещины, загибая вправо, шел ход в глубь пещеры. Уртред направился туда немедля. Жар ударил в него, как стена. Сквозь рев Огня он смутно слышал позади сердитые крики - монахи бежали за ним. Он знал, что должен спешить. Впереди за поворотом все ярче разгоралось оранжево-красное зарево. Он никогда еще не бывал так близко к огню, а может, и никто не бывал: сейчас он узрит бога

Уртред завернул за угол, и перед ним открылась картина Хеля: обугленные кости на раскаленной докрасна скале рассыпались в пепел под его ногами; он увидел почернелый свод пещеры и громадный язык оранжево-красного пламени.

Жар был чем-то большим, чем просто жар, - это была чистая лучевая энергия, колеблющая воздух и плавящая скалу. Уртред закрыл руками глаза. Волосы и брови вспыхнули мгновенно, как осенняя паутина. Мясо на руках лопнуло и вздулось пузырями. Он попятился назад, слыша чей-то крик и лишь смутно сознавая, что это кричит он сам, что он бежал от Огня и несется обратно в пещеру, весь охваченный пламенем. Чьи-то руки сбивали с него огонь, но забытье уже засасывало его во тьму, где боль обрушилась на него со всех сторон, точно волны па одинокую скалу посреди океана.

ГЛАВА 12

МАНИХЕЙ

Уртред медленно вернулся к настоящему, удивившись тому, что по-прежнему сидит у Пруда Слепцов - столь ярко пережил он тот день восьмилетней давности. Ветер уже выл вовсю над утесами Тралла. Черные тучи затмили полную луну. Зубы выбивали дробь от холода, убийственного холода. Уртред знал, что должен двигаться, чтобы согреться, чтобы отогнать эти предвещающие смерть воспоминания. Но прошлое влекло к себе с головокружительной силой, и Уртред был уже не властен над своими мыслями. Непрошеные образы снова заволакивали мозг, и Уртред снова покатился назад, в дни, наставшие после Ожога...

Келья, где он провел последние восемь лет, келья форгхольмского старца на вершине башни, внезапно предстала перед ним, более реальная, чем камень, на котором он сидел, или пронизанное молниями небо. Уртред вновь увидел каменный свод, в который он смотрел со своей постели целый год после Ожога. Свет или тени на потолке, смотря по тому, улыбались или хмурились горы, представлялись Утреду более ясно, чем тучи, летящие по ночному небу над Траллом... И та жесткая деревянная кровать, с которой он не смел встать, боясь, как бы его густо смазанная жиром обугленная кожа не слезла с него, как с ящерицы. Он лежал на ней и утром, и днем, и ночью. Только глаза, которые он прикрыл тогда руками, остались целы. Боль была невыносима. Лишь какой-то стержень внутри держал его - глубоко внутри, куда не могли проникнуть ни огонь, ни боль.

Один Манихей ходил за Уртредом, оказавшимся между жизнью и смертью. Днем старец клал ему на лицо компрессы, бормоча заклинания. И когда все монахи отходили ко сну, он продолжал врачевать при свете своего одинокого фонаря, бросающего длинные тени, - этот свет был маяком в душевной пустыне Уртреда. Боль, покорная заклинаниям, на время утихала; мягкий голос Манихея уносил мальчика на зеленые поляны, на берега чистых ручьев. Но с рассветом Уртред вновь пробуждался от кошмара, где ревущий огонь пожирал человеческие черепа, и все его тело тоже пылало огнем.