Нашествие
Шрифт:
Перебежчик тем временем отполз к стене и сел, привалившись к ней спиной.
Полковник взял со стола красную книжицу, раскрыл её лицевой стороной к перебежчику и спросил:
– Это ваше?
– Да! – коротко ответил тот.
– Вы действительно начальник Управления НКВД Дальневосточного края?
– Уже нет!
– Это понятно. А до вчерашнего дня?
– До позавчерашнего.
Перебежчик отвечал на вопросы и смотрел на Асакусу с презрительной ухмылкой.
От внезапно вспыхнувшей злобы Асакуса готов был разорвать этого дерзкого русского, забить его головой об стену…
– Хорошо, до позавчерашнего! Ваша фамилия. – Асакуса пытался успокоиться…
– Юшков Эдгар Семёнович, – сказал перебежчик.
– А?..
– Всё, что написано в моём удостоверении, – правда!
Асакуса закрыл удостоверение и бросил его на стол.
– С какой целью вы перешли границу Маньчжурской империи? – Гнев постепенно начал отпускать его.
– У меня не было выбора.
– Поясните!
Перебежчик потрогал подбитую щёку и отвернулся.
Асакуса повторил вопрос, русский молчал.
– Господин… Юшков, если вы действительно Юшков, – Асакуса поставил катану между ног и оперся на неё руками, – тогда непонятно, вы сами перешли к нам, перебежали! А сейчас молчите?
Перебежчик молчал.
Асакуса посмотрел налево, в единственное в канцелярии окно – через пыльное стекло была видна спина охранника. Он перевёл взгляд на дверь, за ней сквозь щели просматривалась большая фигура, как понял Асакуса, капитана Оямы.
«Не убежит!» – подумал Асакуса и вышел на улицу.
Ояма вытянулся перед полковником.
«Наконец-то!» – подумал Асакуса и вслух тихо приказал:
– Постарайтесь, чтобы ваши подчинённые как можно скорее забыли про этого перебежчика. У вас есть какое-нибудь снотворное?
– Да! Есть опий! – удивлённо просипел Ояма.
– Дайте ему. Когда заснёт, я его заберу с собой. Всех свободных от службы отправьте на учебные занятия.
– Слушаюсь, господин полковник. – Лицо Оямы приняло удовлетворённое выражение. Он всё понял.
– За прилежание в службе будете поощрены.
Всё же борщ, чай и папироса разморили Юшкова; он сидел в кресле и слишком широко открытыми глазами смотрел на полковника.
– Постарайтесь не уснуть. Через час вам принесут ещё еды. Жить пока будете здесь, под присмотром моих людей. На улицу вас не пустят, но во внутреннем дворе этого особняка можете по полчаса в день гулять.
Юшков слушал.
– Какие предпочтёте газеты, наши эмигрантские или советские?
– Мне всё равно.
Асакуса вновь зажёгся злобой, но взял себя в руки.
– Эдгар Семёнович! – произнёс он. – Поймите! У вас есть два варианта – или умереть, а у нас способов доставить вам это удовольствие много, или выжить. Вы же перешли границу, чтобы выжить? Сейчас я вас оставлю, подкрепляйтесь, отоспитесь, а завтра я к вам приеду. С этого дня мы с вами будем видеться часто.
Асакуса вернулся в миссию, с удовольствием переоделся в форму и поставил трость в угол за книжный стеллаж. Катана привычно легла в руку.
«Какой он всё-таки упорный, этот Юшков Эдгар Семёнович!»
Он вытащил и бросил на стол папку с допросами, но читать или даже листать их не было никакого смысла, потому что он их знал наизусть.
«Сегодня, – Асакуса посмотрел на перекидной календарь, – о! – удивился он, – 24 февраля! Вчера был День Красной армии! Двадцатая годовщина! Что ж это я не поздравил его? «Неуд», господин полковник, «неуд»!»
Он погладил сероватый листок.
«24 февраля. 1938 год. Четверг! Запомним этот день!»
Асакуса снова стал вспоминать всё, что было связано с этим человеком.
«Итак! Юшков перешёл границу в конце октября 1937 года…»
После первого допроса в Мишаньском пограничном гарнизоне его, спящего, затолкали в «бенц», и он повез его в Харбин. Профессиональным чутьем Асакуса угадывал, что этот переход не мог быть связан с какими-то хитрыми операциями русских – слишком высок был ранг перебежчика, такими вещами не шутят. Советская пресса по поводу исчезновения начальника хабаровской госбезопасности упорно молчала, всего лишь было упомянуто о его «переводе на другую работу». Только из радиоперехвата стало известно, что в Хабаровск назначен новый начальник управления.
Главный вопрос, который мучил Асакусу всё это время, – что с операцией «Большой корреспондент», куда делся Летов, что с Гореловым, связь с ними пропала, а Токио постоянно напоминал. Юшков, проработавший в Хабаровске год и прибывший туда из Москвы, из центрального аппарата НКВД, не мог об этом не знать.
Однако Юшков «замкнулся».
«Н-да!» Асакуса машинально перекладывал плотно исписанные иероглифами листы бумаги с текстами допросов.
«Есть над чем подумать!»
И он думал – ошибиться было нельзя. Думал всё это время, с самого октября, и ничего не сообщал ни в Мукден, в штаб Квантунской армии, ни в Токио, и это было опасно.
В Харбине он максимально засекретил пребывание Юшкова. На квартире, другой, не этой, а на самой окраине города, сначала работал с ним сам; прислуга жила там же, не имея возможности отлучиться в город, а после перевода Юшкова во внутреннюю тюрьму отправилась в 731-й отряд. Всю свою агентуру, в том числе и в жандармерии у Номуры, Асакуса направил на «вылавливание» любых слухов об «октябрьском перебежчике». Агентура молчала. Это давало надежду на то, что утечки информации пока не произошло. По его представлению капитан Ояма был повышен в звании и со всем своим гарнизоном отбыл на фронт в Центральный Китай, где героически сложил голову за микадо. Дежурный, первым сообщивший информацию о Юшкове, чем-то отравился дома и умер, переводчик Мишаньского погрангарнизона, доставивший информацию в Харбин, утонул на рыбалке.