Наши марковские процессы
Шрифт:
– Да.
– За некрологом зайдите. Да побыстрее, а то мне уже уходить скоро.
– За каким некрологом?
– промямлил ошеломленный Фома, все еще не в силах полностью совладать со своим голосом.
– Какой заказывали, такой и получите. Разве нет?
– Да, только это… Куда зайти-то?
– Вы, что, там - уснули, что ли?
– засмеялась трубка.
– Нет-нет, скажите, а то я что-то сообразить никак не могу… - залепетал Фома, пытаясь понять, о чем идет речь.
– К Антону, в шестьсот восьмую.
– Врет он!
– вмешался в разговор еще чей-то голос с определенно пьяной интонацией.
– В шестьсот восьмой - шлюхи.
– Сын у твоей матери - шлюха!
– выкрикнул первый голос и продолжал: - Гляньте на него -
– Уже иду, - ответил Фома, но в этот момент что-то сообразил и выкрикнул: - Эй! А где эта шестьсот восьмая-то ваша? Вы кто, в каком здании?
Но было поздно: разговор прервался и в трубке слышался лишь сигнал «свободно». Окончательно проснувшись, Фома взглянул на часы компьютера - они показывали один час пятнадцать минут, - потом потянулся на стуле и хотел было щелкнуть лампой, но спохватился, что светящееся посреди ночи профессорское окно наверняка привлечет внимание охраны «Ятагана», а потому отказался от этой идеи. Сияние монитора было слабым и противно трепетало, но предметы в кабинете различить все же было можно.
«Комната шестьсот восемь,» - думал Фома. Если это у них в институте, то значит - на последнем этаже, во владениях «Ятагана». Если нет… Ну и черт с ней.
«Эге, да это же идеальный повод!
– промелькнуло у него в голове.
– Поднимусь наверх, вроде как за некрологом, а сам высмотрю, как там у них седьмой этаж замаскирован. В конце концов, на кой черт я остался здесь в эту ночь?»
Он нацепил на лацкан куртки визитку Луки Варфоломеева, сунул во внутренний карман заготовленную с вечера монтировку и разводной ключ - «на всякий пожарный» - и, не выключая компьютера, медленно приоткрыл дверь и высунул голову.
Как и следовало ожидать, в коридоре царил полумрак, светили только лампы у лестницы, и стояла тишина - нет, не совсем полная тишина, а скорее относительная; откуда-то сверху доносились приглушенные звуки цыганского оркестра, а хриплый мужской голос тянул разудалой шлягер сезона, где упоминался какой-то холдинг в центре Софии. Фома медленно зашагал по коридору, стараясь идти бесшумно, но и чтоб походка была не совсем как у вора. Удалось ему это или нет - неизвестно, но как только он ступил на освещенную лестницу и стал подниматься наверх, охранник, стерегущий подступы к ятаганским сферам, лишь мельком взглянул ему на визитку и вновь впился взглядом в стоявший на столе переносной телевизор: показывали детектив и сейчас как раз был самый разгар финальной перестрелки. Ободренный отсутствием внимания к своей персоне, Фома легко поднялся на шестой этаж, нашел дверь с номером 608, постучал и, не дожидаясь ответа, заглянул внутрь.
За столом в кабинете сидел человек среднего возраста, выглядевший, в своей белой рубашке и с короткой стрижкой, совершенно обыкновенно, если не считать пистолета в кожаной кобуре под мышкой. Мужчина оторвал глаза от лежавших перед ним бумаг и в упор уставился в лицо Фомы, просунувшееся сквозь приоткрытую дверь; взгляд его не предвещал ничего хорошего.
– Тебя кто это послал сюда?
– спросил он с угрожающими нотками в голосе.
– Я за некрологом, - ответил Фома, пытаясь сохранять спокойствие.
– А-а, так это ты, значит, был… На, держи, - сказал мужчина, взял один из лежащих на столе листков и подал Фоме.
– Еще надо что?
– Нет, - ответил Фома и пятясь выбрался из комнаты.
Удалившись на несколько метров по коридору, он развернул листок.
«Третьего числа сего месяца, в четверг, внезапно скончался Максим Лесидренский, доцент отдела быстрых снов… Мы потеряли прекрасного коллегу и замечательного ученого… Поклонимся его памяти.»
Фома ощутил, как у него по спине медленно поползли мурашки.
В течение последних нескольких дней события все время развивались так, что эти трудолюбивые животинки не раз принимались ползать у него вдоль позвоночника; то визит «бугаев», то - полицейских, потом некрологи, да и вообще вся эта неизвестность и абсурдность положения… Ползание по позвоночнику стало знакомо ему до такой степени, что он уже мог различать, когда мурашки движутся строем, а когда ползают наобум; когда выползают из муравейника, а когда возвращаются; когда отправляются на войну с каким-нибудь другим муравейником, а когда вернутся - победили они или потерпели поражение. Иногда мурашки ползли пустые, иногда нагруженные - тащили на спинах соломинки, пшеничные зерна, семечки… Явно нагружены они были и сейчас, но ощущение было такое, словно волокут они не зернышки и соломинки, а мешки с цементом.
Дела пошли совсем круто. Неизвестно как, но все трое внезапно скончались сразу после того, как поговорили с Фомой; разговоры все время крутились вокруг его работы на этом проклятом суперкомпьютере - будь он трижды неладен, - который так и оставался персонажем легенд… Страшно было не то, что профессора умерли - ему они, в конце концов, никем не приходились, - а непонятная связь между их смертью и скитающейся по таможням, вирусологам и налоговым управлениям машиной. А через машину - с «Ятаганом», на чьей территории он сейчас и околачивался с монтировкой и разводным ключом в кармане. Жалкое оружие… Вдруг где-то сзади в коридоре что-то скрипнуло и одновременно заговорили два голоса; Фома скакнул вперед и в этот момент увидел справа от себя светящуюся неоновую рекламу ресторана над серой металлической дверью, которая была вдвое шире остальных. Из-за двери просачивались звуки какой-то модной песенки, а сбоку у стены стояла стойка с меню, из которого периферийное зрение Фомы выхватило только несколько строчек: «Гювеч «Депутатский», ракия 72 «Страховая» (бывшая «Гайдуцкая» 73 ), салат «Страховой» (бывший «волчий»)…» Голоса сзади, однако, резко усилились, будто говорившие вынырнули из-за какой-то преграды, и Фома, не оборачиваясь, шмыгнул за металлическую дверь.
72
ракия– болгарская водка
73
гайдуками в Болгарии называли разбойников, а позднее борцов против турецкого ига
В ресторане было, естественно, накурено, и пласты дыма в сочетании с сине-зеленым мерцающим светом делали видимость почти нулевой. Остановившись в нерешительности у входа, Фома оглядел столики и сидящих за ними людей, освещенных установленными низко в стенах призрачными лампами, сам не зная, кого ищет - ему здесь так или иначе узнавать было некого. Посреди бара он заметил открытую площадку, на которой что-то покачивалось в такт цыганской музыке, и лишь секунд через десять до него дошло, что это, по сути дела, - эротическое шоу: русая «дамочка» с отвисшими титьками и коровьей физиономией, скорее всего, русская, пыталась выдать позы посексуальнее. Но ни о каких сексуальных позах не могло быть и речи, так как левая нога у нее была стиснута металлической шиной и совершенно не сгибалась в коленке, из-за какового конструктивного недостатка она закидывала ее вбок движением, подходящим не столько для стриптиза, сколько для шагающих боевых механизмов из «Звездных войн»…
«Не иначе, производственная травма, - решил Фома, - результат взбучки покрепче от менеджера шоу. И стриптиз тут должен бы состоять в снятии не одежды, а именно шины…»
До снятия шины однако дело так и не дошло, поскольку музыка стихла, русская перестала вертеть задом и скрылась за какими-то кулисами, а в нахлынувшей тишине стали ясно слышны спокойные разговоры за столиками.
– Нет, я никак не могу понять, как эти из «Первой частной» от всех законов увиливают!
– объяснял маленький мужчина в костюме и жилетке за ближайшим к двери столиком, а его собеседник, сидевший к Фоме спиной, твердил: