Насилие и священное

Жирар Рене

Если сам факт выбора в качестве будущей жертвы достаточен, чтобы преобразить выбранный объект, то есть сделать из него уже священное существо, то нетрудно понять принцип сдвига, различия, существующего, на наш взгляд, в большинстве случаев между изначальной жертвой и жертвами ритуальными. Когда жертву убивают, она принадлежит священному; в ее лице само священное изгоняет себя или дает себя изгнать. Поэтому жертва отпущения приобретает чудовищный характер; в ней перестают видеть то, что видят в других членах общины.

Жертвенные категории потому часто состоят из существ, не принадлежащих и никогда не принадлежавших общине, что жертва отпущения с самого начала принадлежит священному.

Община появляется как противоположность священному. Поэтому те, кто составляет часть общины, в принципе менее пригодны на роль жертвы отпущения. Этим объясняется, что ритуальные жертвы выбирают за пределами общины, среди существ, уже пропитанных священным, поскольку священное — их обычная среда, то есть среди животных, чужеземцев и т. д.

Если в рамках гипотезы о точной имитации нам, объективным наблюдателям, другие члены общины кажутся наиболее похожими на изначальную жертву и, следовательно, наиболее пригодными для принесения в жертву, то в перспективе, порожденной первичным религиозным опытом, то есть самим учредительным насилием, дело обстоит иначе. Действительно, в этой перспективе жертва отпущения преображена: это преображение и защищает общину от насилия, запрещает верующим видеть друг в друге потенциальных заместителей изначальной жертвы, следовательно, мешает им впасть во взаимное насилие. Ритуальные жертвы потому выбираются вне общины или сам факт их выбора потому сообщает им известную посторонность, что жертва отпущения уже не кажется такой, какой была в действительности: она перестала быть таким же, как другие, членом общины.

Центробежная динамика второго жертвенного замещения коренится в самой религии, в защитном непонимании; ее не следует приписывать зарождающемуся скептицизму. Принцип второго жертвенного замещения не имеет ничего общего с бегством от религии. Членов общины щадят не потому, что община уклоняется от правила точной имитации, а потому, что она его тщательно соблюдает. Во втором жертвенном замещении ничто не заслуживает тех заговорщических подмигиваний, которые наш скептицизм хотел бы ему адресовать. Хитрость жертвоприношения — хитрость самого института, а не жрецов,

Однако из вышесказанного не следует делать вывод, будто жертва отпущения должна восприниматься как просто посторонняя общине. Она есть не что иное, как чудовищный двойник. Она впитала в себя все различия, и в частности различие между внутренним и внешним; кажется, что она свободно циркулирует изнутри наружу и обратно. Таким образом, она образует между общиной и священным фазу и соединительную и разделительную черту. Чтобы исполнить роль этой необычайной жертвы, ритуальная жертва, в идеальном случае, должна бы принадлежать сразу и общине, и священному.

Теперь мы понимаем, почему ритуальные жертвы почти всегда выбираются из категорий не откровенно внешних, а маргинальных — из числа рабов, детей, скота и пр. Выше мы видели, что эта маргинальность позволяет жертвоприношению выполнять свою функцию.

Чтобы жертва смогла сфокусировать агрессивные тенденции, чтобы перенос смог осуществиться, нужно не нарушать непрерывность, нужно обеспечить «метонимическое» смещение от членов общины к ритуальным жертвам, нужно, иными словами, иметь жертву не чересчур постороннюю этой общине, но и не чересчур близкую. Мы уже знали, что эта двусмысленность необходима для катартической эффективности жертвоприношения, но мы не знали, как конкретно она могла реализоваться. Мы не знали, каким чудом мог возникнуть институт столь тонкий и сложный, как жертвоприношение, если его изобретатели, они же пользователи, не понимали

секрета его функционирования. Теперь мы видим, что никакого чуда нет — по крайней мере, в интересующем нас сейчас плане. Ритуальная мысль хочет принести в жертву существо максимально похожее на чудовищного двойника. Маргинальные категории, откуда часто вербуются жертвы, соответствуют этому требованию не идеально, но они составляют наилучшее к нему приближение. Их, размещенных между «внутри» и «снаружи», можно счесть принадлежащими сразу и тому и другому.

Ритуальная мысль не только ищет среди живых существ наименее непригодные к поставке ритуальных жертв категории; она различными способами вмешивается, чтобы приспособить эти жертвы к представлениям, какие у нее есть об изначальной жертве, и чтобы тем самым увеличить их эффективность в плане катартического действия. Все, что относится к этому типу вмешательства, мы называем жертвенной подготовкой. Здесь это выражение имеет более широкий, нежели обычно, смысл; наша «жертвенная подготовка» не всегда ограничена ритуальными действиями, непосредственно предшествующими закланию.

Жертва должна принадлежать одновременно и внутреннему и внешнему. Поскольку между внешним и внутренним нет идеально промежуточной категории, то всякое существо, выбранное для жертвоприношения, всегда до известной степени будет лишено того или иного из противоречивых качеств, которые от нее требуются; она всегда будет ущербной — либо с внешней, либо с внутренней точки зрения, никогда с обеих сразу. Задача всегда та же: сделать жертву полностью пригодной для жертвоприношения. Поэтому жертвенная подготовка в широком смысле предстает в двух весьма несхожих формах: первая пытается сделать жертву более внешней, то есть пропитать священным жертву, слишком включенную в общину; вторая, напротив, пытается теснее включить в общину жертву, слишком постороннюю.

Священный король иллюстрирует первый тип подготовки. Одно то, что его выбрали королем, еще не делает из будущей жертвы чудовищного двойника, которого он должен воплотить. И, чтобы устранить имеющийся в нем избыток человеческого, чтобы удалить его от общины, его заставляют совершить инцест и пропитаться пагубным священным во всех мыслимых формах. По завершении подготовки король обладает одновременно и включенностью, и посторонностью, делающими из него священного монстра, описанного выше.

Чтобы получить аналогичный результат, когда жертва грешит избытком не включенности, а посторонности, нужно прибегнуть к обратному методу. Жертвоприношение скота у динка, как оно описано у Годфри Линхардта, прекрасно иллюстрирует второй тип жертвенной подготовки.

Динка никогда не приносят в жертву животное сразу после того, как выберут его из стада. Его выбирают заранее, изолируют от других животных, помещают в особое место рядом с человеческим жилищем. Недоуздок, которым его привязывают, используется только для жертвенных животных. Над ним произносят заклинания, приближающие его к общине, теснее его в нее включающие. В начале нашей работы мы упоминали о заклинаниях того же типа, которые полностью уподобляют жертву человеку.

Одним словом, ясно, что близость, и сама по себе замечательная, какая даже в обычное время существует между динка и их скотом, еще не кажется достаточной, чтобы оправдать жертвоприношение. Нужно усилить отождествление между человеком и животным, чтобы последнее могло сыграть роль изначального изгнанника, чтобы оно смогло притянуть к себе взаимные распри, чтобы все члены общины, одним словом, смогли увидеть в нем, перед финальной метаморфозой в «весьма святую вещь», достойный объект озлобления.