Насилие истиной

Веснина Тиана

Бахарев пригласил Степана в мюзик-холл. Он был младшим братом его большого друга, Валентина Райкова. Степану было двадцать два, Валентину — уже за сорок, поэтому последний относился к нему почти как отец.

Петр Арсентьевич довольно мурлыкал, видя, какое созвездие артистов он собрал в своем мюзик-холле.

Выступления Райкова всегда шли на бис. Журналисты и фоторепортеры буквально преследовали его. Им хотелось разгадать тайну чудо-человека.

Однажды в Париже Степан постучал в номер к Гаррику, чрезвычайно удивившемуся необычной бледности друга.

Степан вошел в номер и сказал нервно, что ему нужно посоветоваться.

— Понимаешь, мне нужен совет! — с выражением муки на лице прошептал он.

— Что случилось?

Степан оглянулся по сторонам и тихо произнес:

— Мне предлагают ангажемент в Париже!

Гаррик, не сразу вникнув в суть дела, совершенно искренне воскликнул:

— Так это же здорово!

— Здорово! — кивнул головой Степан. — Только для того, чтобы его подписать, я должен попросить политического убежища!

— То есть?! — теперь уже побледнел и Гаррик.

— То есть я должен навсегда остаться за границей! Разве наши власти разрешат мне пожить и поработать в Париже, а потом вернуться?

— Тогда, конечно, не соглашайся! — благоразумно посоветовал Гаррик.

— Но это такой простор!.. Я бы гастролировал по всему свету!..

— Ты и так гастролируешь!

— Да, как собака на длинном поводке и на пайке, определенном тебе заботливыми товарищами сверху.

Гаррик побледнел еще сильнее Степана и сказал:

— Тогда не знаю!..

— Вот и я не знаю! Как же навсегда оставить своих?.. Но и возвращаться туда, жить по указке, тоже не хочу!.. Я ведь молод, я многое могу!

— Может, с отцом посоветуемся? — осторожно предложил Гаррик.

Степан, безоговорочно доверяющий Петру Арсентьевичу, согласился.

Отправились в номер к Бахареву-старшему. У него застали Жаклин и еще троих артистов. Увидев по лицу сына, что что-то случилось, Петр Арсентьевич быстро завершил разговор. Артисты ушли, а Жаклин осталась. Гаррик взглянул на Степана.

— Да ладно! — сказал тот. — Она же твоя невеста!

Петр Арсентьевич очень внимательно выслушал Степана. Жаклин вся порозовела, представив на мгновение, что было бы, если бы такой контракт предложили ей.

«Я бы ни минуты не думала!» — хотелось ей крикнуть Степану, но, взглянув на сосредоточенное лицо Петра Арсентьевича, прикусила язык.

Петр Арсентьевич молчал несколько минут, показавшихся Степану вечностью.

— Заманчиво! — наконец произнес он. — Как артиста я тебя отлично понимаю, но как гражданина!..

— Петр Арсентьевич, про гражданина не надо! Это слово подразумевает собою что-то свободное и гордое! А мы?!.. Мы граждане поневоле, граждане-крепостные!..

— Хорошо! Оставим высокие понятия. Поговорим попросту. А как же мать, брат?.. Ведь ты их никогда больше не увидишь!

— Вот это меня и мучает!.. Но мне кажется, что Валентин посоветовал бы мне остаться!..

— Сложно сказать!.. Но, знаешь, Степа, раз тебя это мучает, то ты уже не сможешь решиться. Изведешь себя размышлениями, доводами «за» и «против», а все равно не останешься. Раз есть зерно сомнения,

шага вперед уже не сделаешь, а если и попытаешься, то выйдет несуразно, потом сам будешь себя последними словами обзывать!..

Степан сидел, низко опустив голову.

Петр Арсентьевич, видя его переживания, положил ему руку на плечо и сказал:

— Хочешь конкретного совета? Пожалуйста, я тебе его дам! Выбрось этот ангажемент из головы. Живи так, будто ничего не было!

Степан усиленно закивал, пробормотал:

— Спасибо, Петр Арсентьевич, я так и поступлю, — и ушел.

Петр Арсентьевич озабоченно покачал головой.

— Только этого не хватало! Не дай Бог, если надумает остаться! Тогда пиши-пропал наш мюзик-холл! Меня тут же снимут и ушлют поднимать театральное искусство в какой-нибудь задрипанный округ. Я и так еле выпутался из-за постановки неугодной пьесы…

Оставшиеся дни гастролей в Париже Гаррик старался быть рядом со Степаном. Но все обошлось, мюзик-холл вернулся в полном составе.

Однако недели три спустя Петра Арсентьевича вызвали в одно очень неприятное учреждение и спросили:

— Правда ли, что артист Степан Райков получил предложение от французского продюсера и хотел остаться за границей?

Бахарева бросило в жар.

«Как узнали? Гаррик кому-то сказал? — Исключено! Жаклин? — Ей-то зачем? — и тут он вспомнил, что, когда Степан и Гаррик вошли в номер, кроме Жаклин там было еще три артиста. Вероятно, кто-то из них обратил внимание на растерянный вид Райкова и, выйдя, приложил ухо к двери. — А может, Степан сам кому сболтнул? Вряд ли, он парень неглупый…»

Но тянуть с ответом было нельзя.

Петр Арсентьевич решил пожать плечами и выразить глубокую задумчивость.

— Понимаете, мы не имеем права игнорировать даже слухи, но если вы скажите, что ничего не было, то и вопросов не будет.

Эти слова человека в строгом костюме еще больше насторожили Бахарева. Может, он сказал правду: всего лишь слушок был, мало ли их бывает, а может, и задумал втянуть Петра Арсентьевича в неприятную историю. Обвинить, что тот умалчивает о диссидентских настроениях во вверенном ему коллективе. Тем не менее, свобода выбора была: уверенно взглянуть в глаза чиновнику и сказать: «Нет, мне об этом ничего неизвестно!» или же, подобострастно засуетившись, пробормотать с отлично сыгранной неопределенностью: «Так конкретно… ничего, но слушок, ваша правда, был! Однако я разобрался — оказался безосновательным! Но был!..»

Петр Арсентьевич, дороживший тем, что ему разрешают выезжать за рубеж с сыном, а теперь еще и с невесткой, выбрал второй вариант ответа.

На следующие гастроли мюзик-холл отправился уже без Степана Райкова. Никто ничего тому не объяснил, просто в визе было отказано. Степан принялся ходить по инстанциям, требовать разрешения на выезд и говорить… говорить то, о чем думала вся интеллигенция, но упорно молчала.

Как-то под утро в квартире Райкова раздался звонок в дверь. Вошли санитары, сделали Степану укол и увезли его в психоневрологическую больницу.