Наследие Белого конвоя
Шрифт:
Размышляя над причиной довольно откровенного появления в конвое нового, не проверенного человека, он все же внутренним, скрытым чувством, сомневался в его искренности. Невольно зарождалось смутное недоверие. Если предположить перепоручение агенту контроля за золотым запасом, временно хранившимся в кладовых епархии, рассуждал Киселев, то почему он не сошел с парохода вместе с банковскими работниками и отгруженным золотом, чтобы продолжить исполнять свою тайную миссию, в которую был заложен смысл и оправданный риск его появления. Однако, поручик предпочел продолжать сопровождение конвоя. Зачем?.. Выходило, что не менее важным, находившимся в зоне его ответственности пунктом, была та часть драгоценностей, которая оставалась на пароходе и должна была прибыть в Томск. Неужели реликвии царской семьи и фамильные драгоценности были для адмирала Колчака важнее значительной части отгруженного ранее золота, которое уйдет куда надо, по назначению или будет упрятано где-нибудь в дебрях тайги в качестве резерва для будущей, новой России. А может причиной стали те самые Сибирские ордена, что сейчас хранятся в его каюте? Было бы интересно знать, что известно о них Бельскому?..
Вечером, делая записи в дневнике, используя имевшиеся на судне карты и дождавшись результатов поиска укромного места, штабс-капитан Киселев рисовал свою, особую карту на которую наносил самые важные и заметные ориентиры. Те, которые даже время не смогло бы изменить. Когда еще доведется побывать в этой глуши, в необычном качестве проводника, он не знал. Да и вообще: удастся ли?.. Исходя из возникших обстоятельств, значительно усугубивших шансы благоприятного завершения миссии, опытный и боевой офицер хорошо понимал, что реалии войны могут стать непредсказуемыми и, вернувшись сюда, пусть даже через десять, пятнадцать лет, местность невозможно будет узнать. Леса изменяют ее облик достаточно быстро. Тщательно пометив удачно найденное в глухом лесу место, которое предварительно пришлось осмотреть лично, Киселев отложил карту в сторону: «Да, именно здесь они завтра же закопают оставшиеся на пароходе ценности. Тем самым, соблюдая определенного рода секретность тайника, половина состава конвоя, занятая подготовкой обоза, уже будет лишена знаний касающихся местонахождения ценностей» – такого рода секрет в сложившихся условиях он считал совсем не лишенным смысла.
Откинувшись на спинку кресла, штабс-капитан закрыл глаза… Хотелось думать совсем не о золоте и способах его сокрытия в дремучей тайге, от посторонних глаз, и голодного зверья, снующего повсюду, способного изрыть окрестности, лишь почуяв манящие запахи присутствия человека. Сердце хранило и лелеяло мысль о Софье, оставленной им в опасном, переходящем из рук в руки Тобольске. У него уже не было уверенности в том, что разрозненные остатки Первой Сибирской армии способны будут удержать город от натиска Пятьдесят первой дивизии Блюхера. А если «красные» возьмут город, то страдать будут не только служители храмов и монастырей епархии, но и все мирное население. Чекисты наверняка станут дознаваться, искать свидетелей и само золото. Вероятно, поползут даже слухи, умело продуманные генерал-лейтенантом Анатолием Пепеляевым, о транспортировке ценностей на пароходе в Томск. Пустить противника по ложному следу – это тоже план; что-то вроде отвлечения внимания. Если «красные» поверят в своего рода отвлекающий маневр, то его группе конвоя возможно даже придется отбиваться от идущих по следу партизан или разбойничавших повсюду банд, хотя разницы в них он не видел. О скрытности продвижения обоза нужно было позаботиться отдельно.
Невольно Киселев заметил, что мысли вновь вернули его к насущным делам, а так хотелось думать о недосягаемой, далекой любимой и представлять своего будущего ребенка родившимся в безопасном, мирном Петербурге, где жила единственная родственница Софьи. После гибели отца на фронте и скорой смерти матери, девушка осталась совсем одна. И лишь их случайное знакомство, после воскресной, церковной службы в Иоанно-Введенском женском монастыре, куда часто приходила Софья, вернули ее к жизни и оба радовались встрече. Николай верил; нелегкая доля останется позади. Придут дни, когда, глядя на свинцовые воды Невы, они непременно обретут безмятежность и счастье.
Глава вторая
Облокотившись на деревянные, шаткие перила, Софья смотрела на Тобол. Место слияния двух рек, где они иногда прогуливались с Николаем, сегодня было малолюдным и тихим, что позволило ей пройтись по набережной, погрустить с надеждой глядя на серые волны мутной реки. Тобол словно живой, измученный то речными, то сухопутными боями, выглядел устало и суетно. Сейчас, когда городом должно быть уже окончательно овладели «красные», река стала еще более судоходной. С высокого берега, на котором возвышался белокаменный Софийско-Успенский собор Тобольского кремля, открывался простор прибрежных лесов, плотно прижатых к воде со стороны примыкавшего к Тоболу Иртыша. Софья любила свой родной город, знала его историю и самобытность. Издревле, будучи торговым центром, через который проходил Сибирский тракт, в Москву гужевым транспортом поставляли золото и серебро. Сам Царь Петр покровительствовал городу, желая придать ему «представительную внешность». В состав Тобольской Губернии с давних времен входили территории Сибири и Приуралья. Конечно же сейчас, после частых сражений и перехода города из рук в руки, он выглядел потрепанно и уныло. Белая армия с боями откатила к Транссибирскому тракту и отошла на восток. Читая «Тобольские губернские ведомости», Софья многое узнавала о событиях на фронтах. Она уже знала из газет, что с отступлением из Омска, разрозненные формирования Восточного фронта начали свой «Великий Сибирский Ледяной поход». Отход колчаковцев к Иркутску выглядел трагично и представлял собой порой страшную картину. Кутаясь в рваные шинели, ежась на морозных ветрах Сибири, понуро и обреченно, шли голодные бойцы Белой армии, сотнями замерзая вдоль дорог, оставаясь лежать в снежной степи. В тылу отступающих армий активно действовали партизанские отряды «красных», склоняющие население не подчиняться патриотическим приказам и воззваниям «белых».
Конечно же Софье мало было известно о тяготах военных лишений, выпавших на долю сражавшихся с одной и другой стороны в этой великой бойне, но ее возлюбленный был среди тех, кто отступал на восток, неся потери и навсегда лишая себя возможности вернуться к родным местам. Она не могла представить, как сложится судьба Николая в ледяных просторах заснеженной Сибири, в чужих и суровых краях. Но с надеждой в сердце, она беспрестанно молилась за любимого, веря, что милостью Господа дарована будет ему жизнь и придет время, они обязательно вновь будут вместе. Плача перед иконой Божьей матери, с дрожащей свечей в руках, она просила о спасении Сибирских воинов на чью долю выпала война. Молила о защите Отечества, пусть сломленного, повергнутого, но родного, скорбящего и праведного, с церковным звоном колоколов и безутешным прошением несчастных матерей, о пощаде их сынов.
Неспокойная обстановка в городе после прихода «красных», все больше тревожила Софью, и она всячески искала пути, любой ценой добраться до Тюмени или в крайнем случае до Омска, чтобы по железной дороге, поскорее уехать в Петербург к своей родственнице. Там ей будет лучше в ожидании малыша и под присмотром заботливой, тетки. Она никак не способна была представить себе жизнь кормящей матери в невыносимых условиях революционных, тревожных перемен. Враждебность населения, вызванная недоверием к новой власти, кишащие шпионами улицы и продолжавший страшное, смертельное шествие тиф, пугали беззащитную девушку.
Пройдя торговые лабазы на Базарной площади, где в прежние времена можно было купить, либо обменять все, что угодно; от керосина до икры, Софья направилась к пристани, чтобы узнать о возможности отплытия пароходом до Тюмени. Она даже не была осведомлена, пропустит ли ее военный конвой на пристань и разрешена ли перевозка гражданских лиц речным транспортом. Уверенности не было, но не хотелось упускать эту единственную возможность выехать из города, в котором то и дело арестовывали не ушедших с Белой армией служителей Тобольских монастырей, подозреваемых в сокрытии каких-то, видимо большей частью надуманных, секретов, тайн и сокровищ Царской семьи. Страдали даже монахини, служительницы женского Иоанно-Введенского монастыря. Слухи ходили разные и Софье становилось по-настоящему страшно за себя, и за судьбу будущего ребенка.
Тут же, у питейного заведения, минуя торговые ряды, поинтересовалась; есть ли среди торговцев хоть какие-то скупщики ценностей. Оставшиеся при Советской власти в обращении деньги – «Думки» и «Керенки» теряли свою обычную стоимость. Денег Софья не имела, а продовольствия, полученного по карточке, едва хватало на жизнь и продать было нечего, да она этого раньше и не делала, не умела… Оставалось одно; предложить что-нибудь из сбережений семьи и выручить деньги на предстоящую долгую дорогу. В глубоком кармане своего пальто Софья хранила оставшиеся от матери серьги и редкое кольцо бабушки. Они были дорогими, если продавать их знающим и разбирающимся в ценностях людям. Но где таких найти?.. Все богатеи и скупщики потянулись на восток, следом за отступающей Белой армией, а в суетном городе в основном остался базарный люд, да беднота, не имеющая понятия, куда метнуться, чтобы свести концы с концами и выжить. Главное попасть на пароход, полагала Софья, а там может и менять ничего не придется. За предложенные охране серьги или колечко, можно будет добраться до Тюмени, а если повезет, то на поезде и до Северной Столицы.
У пристани толчея; народ и военные скопились, ждут. На причале пароход с женским именем «Ольга». Что там на палубе, не разобрать: «Подойти бы ближе, – подумала Софья, – да вот только конвой жмет толпу, а у трапа и вовсе часовые и морячок усатый, руками на подводы кажет, что одна за одной, в рядок стоят: ждут должно быть указаний под погрузку».
– Куда пароход снаряжают? – поинтересовалась Софья у стоявших рядом солдат, от которых несло едкой до жути махоркой. Те обернулись и с любопытством уставились на молодую, смелую девку.