Наследие Белого конвоя
Шрифт:
Ощутимо сказывалась усталость от ходьбы по рыхлому, вновь выпавшему снегу, но решение отойти как можно дальше от Сургута используя светлое время суток возобладало над желанием сделать первый привал. Решив дождаться возвращения тылового дозора, Киселев своим примером подбадривал впереди идущих офицеров, шагая рядом, чувствуя ту же усталость, что и все. При быстро набегающих сумерках, когда русло реки делало довольно крутой поворот влево, было решено сделать привал и под прикрытием прибрежного леса накормить да напоить лошадей. Отдав все необходимые распоряжения, Киселев уединился, желая сделать важные записи в дневнике, определиться по карте с местоположением отряда, дабы рассчитать пройденный за день маршрут. Приняв к сведению точные координаты поворота Оби, выходило очень даже неплохо. С учетом раннего, еще ночного выхода, переход за день значительно удлинялся и поэтому пройденный путь составил около сорока верст, что конечно нравилось командующему. Делая приблизительные расчеты, Киселеву становилось ясно; ранее первых чисел декабря до Томска отряду не добраться. А если ударят более сильные морозы, способные осложнить продвижение, то и военная ситуация на фронтах может обернуться не в их пользу. Наступление Пятой армии, о котором Киселев не имел никаких сведений, могло ускориться и тогда, перекрыв подходы к Томску или даже к Колпашево, отряды «красных» смогут отрезать им путь. В этой ситуации и без того небольшой конвой будет вынужден отходить на восток, где опять же есть вероятность встретить многочисленные отряды Красных партизан и ранее активно действовавших в глубоких тылах отступающих Белых армий. Рассчитывая, однако, к декабрю все же добраться до Томска, он будет вынужден требовать от личного состава почти невозможного. А значит разрешить себе они могут лишь короткие передышки и продолжать движение в ночное время, позволяя уставшим людям отдыхать на подводах, меняясь поочередно в пути. Но без должного отдыха для лошадей, без крыши над головой для личного состава, без необходимого обогрева у костров, им далеко не уйти. Отсутствие теплой, специальной для здешних мест, зимней обуви, жилья и всего, что необходимо человеку в условиях длительного нахождения на открытом воздухе, в стужу, когда в первую очередь отмерзают ноги в сапогах; все это может привести в конце концов к трагическим последствиям. Любые вынужденные остановки в редких деревнях исключались, а значит оставалось одно; собрав все силы и терпение в кулак, как можно скорее, еще до суровых декабрьских морозов преодолеть трудный путь по заснеженной, опасной пойме реки. Иначе и выбор невелик; оказаться в плену или бесславная, глупая смерть в объятиях ледяной стихии.
Скоро подоспевшая разведка, доложила о полном отсутствии каких-либо посторонних лиц в зоне передвижения отряда и в тылу. Следы хорошо накрыло снегом и если он продолжит валить с прежней силой, то секретность их маневра будет однозначно гарантирована. Небольшой отдых, считал штабс-капитан, был просто необходим; он давал возможность обогреться и пополнить запас сил как личному составу, так и лошадям, которых непременно необходимо было беречь. Однако, более длительная стоянка, по его мнению, была небезопасна. А чтобы поддерживать тепло костров на долгое время, понадобились бы большие запасы дров, на заготовку которых не было сил. Точно так же, в пору еще сносных холодов, было преступно разбрасываться столь драгоценным временем, особенно в самом начале пути. Поэтому Киселев отдал приказ, продолжать движение ночью, вкратце изложив свои соображения по проведенным им расчетам относительно продолжительности маршрута и опасности грядущих морозов, которые несомненно способны будут осложнить и замедлить переход.
Беспокойство вызывал гужевой транспорт; его небеспредельная выносливость рано или поздно могла сказаться на темпах продвижения обоза и длительных привалов избежать не удастся. Шагая по заснеженному прибрежному насту, Киселев понимал, что в зимнее время без теплой обуви и нормальной верхней одежды преодолеть такое расстояние трудно, может быть даже невозможно, но он хорошо знал и то, что не все отступающие войска были полностью обеспечены зимней экипировкой. В интендантских службах, после той «Тобольской кадрили», которую ему пришлось пережить, будучи уже знакомым с Софьей, творилось не весть что. Об этом даже не хотелось вспоминать. Те тыловые сволочи и снабженцы, спекулянты и хапуги разных мастей, желавшие лишь нажиться на левой продаже изящных офицерских френчей, шинелей английского сукна и прочего теплого обмундирования, остались там, в прошлом, вместе с тягостной неразберихой отступления и желанием непременно вернуться, восстановить прежние позиции на фронтах; ведь были же успехи… При отплытии парохода, никто из офицеров конвоя наверняка особо и не задумывался о необходимости зимней формы одежды, хотя разговоры о близости ледостава уже ходили. Однако, их можно было понять; планировалось дойти до Томска, а не продвигаться пешком по зимнику более восьмисот верст. Кто тогда мог представить себе такое?.. Сейчас же, уже совсем скоро, может возникнуть острая потребность в свежей одежде, начиная с нательного белья, которое нормальный человек не может носить бесконечно и заканчивая обувью и теплыми, зимними вещами. Мороз достанет любого и поэтому положение в скором может стать критическим, с реальной опасностью обморожений среди ледяной пустыни. Рано или поздно могут сдать нервы у людей совершенно не приспособленных к такого рода путешествиям и испытаниям. Неизбежно возникнет и неодолимым, тяжелым бременем ляжет на плечи проблема выживаемости конвоя.
Весь следующий день снег валил неистово, с еще большей силой, преодолевать его удавалось плохо, он становился массивным и пушистым. Обилие снега делало передвижение по нему немыслимо трудным. Командующий распорядился сделать привал лишь для того, чтобы, используя оставшиеся вещи, на сколько это возможно, утеплить свои сапоги, обсушить портянки и отогреть ноги. От сияющего блеска Сибирского солнца снег искрился и сильно слепило глаза. Они слезились и болели, вынуждая идти на самого разного рода ухищрения, чтобы только избавиться от нестерпимо яркого излучения. Невольно вспоминались местные жители с их узкими щелками глаз. Все то в пенатах матушки природы продумано и гармонично. Однако, в зимние дни и стужу, солнце совсем не грело, словно бы и не положено ему было теплом с человеком делиться…
За прошедшие три дня морозы усилились. По уже окрепшему льду решились перейти на другую сторону Оби, чтобы, следуя ее правой протокой, сократить путь и в одну из ясных, звездных ночей обойти Нижневартовск. После чего, по слабо населенной, глухой тайге, двинуться к Нарыму. На реке обнаруживалось множество протоков и рукавов, разделенных крупными и мелкими островами, хорошо заметных даже зимой. Порой в них можно было заблудиться и если бы не карта, которой очень дорожил Киселев, то дорога могла стать ко всему еще и путанной. Большую часть равнинной поймы реки занимали заливные луга, на отдельных участках произрастал лес. На территориях поймы реки встречалось большое количество озер и озер-стариц. Должно быть в период весеннего половодья вся просторная, широкая пойма заливалась и летом здесь было куда красивее, и веселее чем теперь. Зимой жизнь замирала, окрест властвовала тишина и лишь непрестанный, монотонный скрип морозного снега рушил ее неодолимость.
Почти вся имевшаяся в распоряжении солома, лошадьми была съедена и они, инстинктивно полагаясь лишь на людей и на свою долю, понуро брели впроголодь. Запасы продовольствия, как и фуража исчезали и две передовые, опустевшие повозки могли вмещать все большее количество уставших, обморозившихся и ослабших людей. Силы, как и продовольствие таяли на глазах. Тянувшиеся в своем безысходном однообразии дни, погруженные в водоворот смены дня и ночи, усугубляясь болью душевных и физических мук преодоления стылого, безлюдного пространства, стали невыносимы. В иные дни мороз переваливал должно быть за сорок и при порывах ветра дыхание замирало, теряя способность вдыхать ледяной воздух полной грудью. А впереди, насколько позволяла видимость, гуляла и хороводила лютая поземка, образуя местами ползущие вдоль кустов снежные надувы. И в морозные минуты вечернего затишья, на низком горизонте, за скелетами тощих лиственниц, садилось холодное солнце. Люди ненавидели день, презирали ночь и лишь короткие минуты тепла, сна и отдыха слабили сознание, уводя его в иные измерения, где нет войны, где мир и любовь, где нет снега и холода, нет боли обморожения, нет бесконечных мук, порожденных подобной жизнью…
Однажды, на очередном привале, когда по требованию поручика Никольского, обоз был вынужден остановиться на водопой, многие из конвоя, ранее вовсе не интересовавшиеся судьбой тягловой силы обоза, бессознательно помогавшей людям преодолевать трудности и продолжать двигаться сквозь леденящее пространство зимы, очень даже заинтересовались процессом утоления жажды животными. И это неожиданное отвлечение внимания от нужд собственного выживания, словно внесло новую струю живительной энергии в общее дело заботы о каждом, кто способен был бороться и побеждать в суровой схватке с напастями природы.
Вырубленная топором квадратная ниша в еще не настывшем льду, толщина которого едва ли превышала ширину ладони, имела форму неширокого проруба. Освободив поверхность от остатков льда, поручик Никольский по-деловому зачерпнул ведром ледяную воду и отправился поить лошадь, идущую в обозе последней. Процесс затягивался, но наблюдать за тем, как уставший конь утолял жажду все же было интересно. И вот, передняя лошадь, видя, как перед ней в проруби колышется вода и должно быть более других испытывающая чувство нестерпимой жажды, на удивление собравшихся, двинулась самостоятельно, не дожидаясь на то дозволения своего малосообразительного поводыря. Команда с интересом приблизилась, чтобы понаблюдать, что же будет дальше; как никак лошадь в упряжи, тут даже голову не наклонить, а не то, чтобы напиться. Подойдя к прорубу и потоптавшись, лошадь медленно опустилась на колени, осторожно вытянула крепкую шею и дотянулась губами до воды. Завидя это двинулась и вторая лошадь, видимо не желая оставаться не поенной. Вырубленное во льду пространство вполне позволило пристроиться в паре. Кони пили долго, процеживая холодную воду сквозь губы. То одна, то другая периодически отрывались и поднимали голову, мотая ею то вверх, то вниз. С их мягких, замшевых губ, причудливо искрясь и залипая, сбегали прозрачные струйки живительной влаги. Напившись, они поднялись с колен и не нуждаясь в лишних понуканиях отошли от проруба, облегчив своей животной сообразительностью труды немало удивленного поручика Никольского.
– Вот так-то, «конюх!..» – тут же подшутили над Никольским, – Ты бы уж точно на коленях пить не сподобился, а эти видишь, как в церкви…
Каждый день зимы привносил что-то новое. Никто не ожидал столь стремительного вторжения сильных, невыносимых холодов в районы среднего Приобья. Сибирский мороз не просто дикий, он неописуем, он захватывает дух. Ничто не способно остановить бураны, набирающие силу на равнинных широтах и даже лес, стоя величественной хвойной стеной на его пути, сочувственно и скрипуче раскачивал вершинами вековых исполинов, проявляя слабость и усталость в тщетной борьбе с природной стихией. Утомленный безуспешной борьбой с одолевавшим холодом, Киселев устало завалился на следующую последней повозку. Спиной ощутил укрытый брезентом саквояж, единственное их неделимое сокровище. О том в чьи руки оно могло попасть в случае гибели конвоя он не думал:
«Наверное это станет уже не важным и не нужным, – размышлял он в полудреме, и забытьи, – и сейчас даже лучше, что об орденах никто не знает. А поручик Никольский, бредущий должно быть где-то рядом, преданный делу и порядочный человек; вон как тщательно укрывал поклажу, по-хозяйски маскируя, обложив ее со всех сторон утварью. А ведь где-то здесь мешок с оставшимися царскими червонцами. Лежит себе, заброшенно и никому до него нет дела…»
Капитан достал дневник; в нем он делал ежедневные пометки и расчеты, раскрыл карту. По его предположительным заметкам сегодня было восемнадцатое ноября, а пройдено меньше половины пути. Понимая, что в отсутствии какого-либо человеческого жилья отряд больше суток не пройдет, привал для обогрева людей и отдыха стал жизненно необходим. В этой бескрайней степи они все могут остаться навсегда и лишь от его правильных решений зависят теперь их жизни. Но остановка здесь, сейчас, чревата верной гибелью отряда. Нет сил ни ждать, ни терпеть, не идти дальше. Еще немного мучений и всем станет все равно, куда и зачем бессознательно бредут промерзшие ноги…