Наследие Белого конвоя
Шрифт:
Глава шестая
Заснеженное, словно брошенное людьми, хранимое лишь духами поселение, встретило одиноко бредущих среди белой пустыни, странных и необычных людей, настороженным любопытством местных жителей. Запорошенные снегом юрты походили на горы больших и высоких сугробов с торчавшими, устремленными к небу пиками жердей. Поодаль паслись олени с кривыми, однобокими рогами. Рядком стояли укутанные потертыми шкурами сокжоев, почти заметенные снегом, нарты.
Издали, поселок казавшийся немым и безлюдным, быстро ожил. Как выяснилось, о существовании где-либо поблизости Красных отрядов, селькуповцы не слышали. В одинокое хозяйство оленеводов давно уже никто из посторонних, не заглядывал. Ото всюду стали подходить здешние жители. В отдалении виднелась полуразвалившаяся церквушка и сугробы снега, навеянные с ее подветренной стороны, превращали ее вход в подобие грота, уводящего в белое, снежное царство зимы. И какому же Богу молились местные селькупы и эвенки в ее спрятанных кельях?.. Снег окрест, снег всюду… Три крестьянских дома, еще старой русской постройки, можно сказать украшали центральную часть поселения. В округе, в разброс, стояло десятка полтора больших и малых юрт, в них бесспорно было тепло, которого так не хватало промерзшим насквозь людям. Их обмотанные тряпьем ноги и головы, вызывали у местных жителей недоумение и даже любопытство. Так небрежно одеваться зимой они не умели. Для многих это казалось верхом несовершенства и плохого отношения к здоровью, и самой жизни. Разве можно жить без тепла в теле и порядка в душе, без уважения к духам, которые в стужу закружат и уведут к смерти… По их понятиям: «На чужое место не ходи; ничего получаться не будет, а Тэтти лоз обязательно куда-нибудь заведет, потом пугать будет… Зачем такой человек сюда зимой пришел; не охотник, без оленей, ногами по большой реке?.. Что же, теперь приютить надо, отогреть надо, кормить надо: человек глуп когда голова замерзнет, совсем не думает…»
Старожилы и местные охотники жили ожиданием зимней ярмарки. Каждый год в здешних местах она проходила в декабре. Съезжалось много охотников и шла бойкая торговля пушниной, одеждой из меха, которую селькуповские женщины делали на славу, украшая орнаментом. Они слыли большими мастерицами по сшиванию в самых различных сочетаниях беличьих и собольих лапок. Из искусно подобранных лоскутов шились даже шубы. Над изготовлением шкурок трудились долго, поэтому они получались красивыми, прочными и были дорогими.
Как оказалось позже, поселение селькупов было обжитым; имелась церковная Инородческая управа, хлебозапасный магазин, хозяйственные амбары, а для детей школа грамотности. И что оказалось немаловажным, фельдшерский пункт, в помещении которого сразу же разместились люди с обморожениями и простудившиеся, которые за последние дни с санных повозок уже почти не сходили. Появилась надежда, что в скором многие больные и слабые встанут на ноги и можно будет продолжить намеченный путь к Нарыму. На долгое время в поселении оставаться было небезопасно; охотники разнесут молву и тогда встречи с кочующими Красными бандами или партизанами не миновать. Пусть не сразу, советовали бывалые охотники, но их след могут отыскать не только лесные, голодные волки, лучше иного человека чувствующие, что война и смерть бродят всегда рядышком, но и люди, которые не всегда готовы делиться добром и проявлять чувство сострадания, почти утраченное братоубийственной бойней.
Не смотря на сутки отдыха и хорошую, сытную еду, к выходу были готовы не все. Три человека лежало в фельдшерском доме с обморожением ног и четверо были сильно простужены и непременно нуждались в тепле, покое и хорошем питании. Понимая, что оставлять их в поселении селькупов небезопасно, а брать с собой еще более рискованно, штабс-капитан Киселев искал решение, от выбора которого зависели жизни не только больных, но и всех тех, кто волей судьбы обязан был идти дальше.
За помощь и услуги, за продовольствие, которое брали с собой с запасом, за несколько мешков с овсом для лошадей и за теплый приют, Киселев платил золотом. Увидев царские червонцы, местные торговцы соглашались, однако не в ущерб своим жизненно важным интересам. В преддверии ярмарки товар в амбарах был и оставшиеся в строю двадцать три офицера к походу в суровых условиях зимы были готовы куда лучше прежнего. Многие приобрели одежду из меха и пимы вместо сапог, оказавшихся совсем непригодными для длительного нахождения на холоде. Киселев и для себя присмотрел хорошую парку, но для выхода предпочел остаться во френче. Иное дело открытая степь, без тепла и уюта, тогда меховая одежда станет просто незаменимой.
– Оленя бежит быстро, но везет мало, а народ большой с тобой, вон сколько, – торговался один из селькупов, – Столько оленя не дам… Два дам и нарта одна дам, мясо дам… – И тут же, рядом, другой торговец со своим приставал:
– Патрона совсем мало дал… Водка мало… Дай еще… Шапка дам, соболь дам. Тепло надо тебе… Голова никак нельзя морозить, правильно думать не будет – пропадешь…
Прощаясь с остающимися офицерами конвоя, командующий велел каждому действовать по обстоятельствам. Приказывать им более он не мог, не имел морального права, а вот совет дал лишь один; ждать весны, а в случае прихода «красных» поступать как велит совесть и долг офицера. Не смотря на молодость и жажду жизни, они солдаты, присягнувшие Царю и Отечеству, поэтому спрос с них могут учинить соответствующий.
– Ты правильно иди, берега держись, – вновь советовал подошедший селькуп, – Большая река есть – рыба есть… Тайга не ходи, волк найдет не отстанет. И, медведь еще не весь спит… Зима быстрый пришел, не успел лечь – шибко злой…
На нарты погрузили продовольствие и, легко скользя по над берегом, упряжь с оленями пошла в голове колонны. Верховой дозорный всадник ускакал в заснеженную даль и вскоре совсем исчез из вида. Тронулись и остальные, печально поглядывая на хранившие уют и тепло юрты, с прежним таинством выставившие устремленные худые рога жердей в затянутое морозной пеленой небо. Впереди ждал трудный переход, длинною в триста верст, до Нарыма.
Война – это отмена всех законов, обычаев, отмена жалости и сострадания, а братоубийственная гражданская война считается еще, и самой жестокой. Мощным подспорьем для побед Красной армии явилось партизанское движение. Среди партизан было немало зажиточных крестьян, которые видели в этом действии единственный способ избавиться от диктатуры Колчака. Ближе к осени Сибирские, партизанские отряды насчитывали уже около двух десятков тысяч человек. А страшны они были для Белой армии еще и тем, что порой не имея даже оружия, они обладали страшным желанием побеждать, будто теряли при невозможности победить, что-то свое, кровное. Это был даже не патриотизм или стремление стоять за Советскую власть до конца; откуда среди малограмотного крестьянства было ему взяться, а больше желание приобрести или даже силой забрать у богатеев или купцов то, к чему по жизни доступа не было.
Регулярная армия – это поход за тысячи верст от родного порога с неизвестными перспективами, а партизаны всегда здесь, у себя под боком, к тому же и дело прибыльное; всегда в дом принести можно, то, что удавалось награбить при очередной вылазке в соседних или дальних деревнях…
К возникновению и развитию партизанского движения во многом привели преследования крестьян и бывших красноармейцев, активных сторонников Советской власти. Недовольство значительной части населения порождалось восстановлением дореволюционных порядков. Реквизиция и конфискация имущества, продовольствия, проводившиеся белогвардейскими властями и отрядами, пришедшими с Колчаком, были не по душе местным жителям, ровно, как и насильственная мобилизация крестьянской молодежи в Белую армию.
Что всего более поражало в партизанском движении Томской Губернии; это его обладание свойством «воскрешения», быстрого обновления и возрождения после почти смертельных ударов со стороны Белогвардейских войск. Другим фактором живучести Красных партизан стало недовольство крайне низким земельным обеспечением беднейших элементов с одной стороны, и налоговыми повинностями – с другой. В большинстве этих районов на крестьянах лежали тяжкие недоимки и долги по ссудам, что никак не давало им возможности свободно хозяйствовать на их исконных землях.