Наследие
Шрифт:
– Добырым, – ответила Аля.
– Добрым? – пьяно усмехнулся Пак. – А я думал – злым! А, Иван?
– Злым, господин капитан, на войне больше везёт, это точно, – ответил подпоручик, усаживаясь на диван рядом со старшиной. – У нас в батальоне был один прапор, раненых казахов своим катана добивал всегда. В шею косым ударом. А каждому пленному харкал в левый глаз. Говорил: чтоб всегда мазал. Говорят, и ещё двух пленных зарезал. И ни одной царапины, вернулся в свою деревню.
– А комбат как на это смотрел… конвенция… закон… а? – Пак повернул к нему бледное, неподвижное, блестящее от испарины лицо.
– Смотрел сквозь пальцы, господин капитан, – чётко ответил
– Ну… это… преступление… – недовольно покачал головой Пак.
– Они тоже преступали, – вставил старшина. – Я ж про племяша вам рассказывал.
– Да, – вспомнил Пак. – Рассказывал. Племяш. Но это… совсем не… это… а вот раненых добивать… это как-то… не по-христиански…
Он потряс головой и уставился на Алю:
– Ты… то есть вы чего хотите?
– Голва, – произнесла Аля.
– Да, с головой леди хочет потолковать, – кивнул подпоручик, набирая голографические фишки. – Брат пропал.
– Двадцать юаней, – пробормотал Пак.
И со вздохом взял свой стаканчик с шоджу. Аля вынула из кармана бумажку в пятьдесят юаней и положила на стол. ЖЖ три раза подряд выпустила газы. Авдеенко перестал её сечь, морщась и поддерживая правую руку.
– Секи! – приказал Пак.
– Господин капитан, рука отваливается.
– Левой секи! Или на гауптвахту. Альтернатива, да? Провинность серьёзная у тебя, рядовой.
Авдеенко взял прут в левую руку и принялся неловко сечь ЖЖ.
– Господин капитан, разрешите отлучиться в туалет! – высунулся из кабины пушки сержант Тлытин. – Сменщик – ефрейтор Карась.
– Разрешаю!
Пак глянул под стол, пошарил и достал красный плоский кейс. Поставил на стол.
– Авдеенко, отставить, – приказал он. – Ушёл с жопой.
Облегчённо вздохнув, Авдеенко подхватил ЖЖ и удалился в солдатский отсек.
Капитан Пак открыл кейс. Внутри была плоская чёрная поверхность. Он приложил свою правую ладонь к ней. Прозвучал сигнал. Пак убрал ладонь. Над поверхностью возникла голограмма человеческой головы.
– Заткните ушки, мадмуазель, – приказал Пак Але.
Она заткнула уши пальцами. Пак произнёс код допуска.
– Код принят, – ответила голова.
– Спрашивай! – Пак кивнул в сторону головы.
Аля вынула пальцы из ушей и, не задумываясь, быстро и старательно проговорила по буквам:
– Пехтерев Олег Платонович, GCI 397255» DONNO 130.
– Поиск пошёл, – бесстрастно ответила голова.
Прошло полминуты. Над головой возникла карта. На карте – красная пульсирующая точка. И координаты её. Голова озвучила координаты.
– Оле! – закричала Аля так, что подпоручик вздрогнул, а Пак рассмеялся.
Голова проложила путь по карте до красной точки.
– До вашего брата сейчас сто двадцать два километра, – прищурился Пак. – Жив! А?
– Оле! Оле! Оле! – повторяла Аля, прыгая на месте.
– Нашёлся! – усмехнулся старшина. – Радость, ёпт…
– По ходу поезда, а?! Вообще! – рассмеялся подпоручик. – Вы в Бога верите?
– Оле! Оле!
– Повезло девушке, ёпт. На правильный поезд села!
– Да, справа, по ходу. Но он… это… – Пак раздвинул карту движением двух пальцев. – Не в населённом пункте… это лес. Чего он ночью зимой в лесу торчит?
– Оле, Оле! – повторяла Аля, не отрываясь от пульсирующей точки и зажимая себе рот.
– Охотится? – спросил подпоручик.
– Ночью?
– А чё, с тепловизором, на оленей…
– Или по кабану.
– Браконьер, ёпт. Может, в бегах?
– Сейчас народ деревенский голодает.
– Мясо, ёпт…
–
– В общем, вам надо доехать до Хора, сойти и вооот сюда переть. Восемнадцать километров лесом, северо-восток.
– А когыда Хор?
Подпоручик глянул на расписание:
– Утром, в 9:27.
– Оле! – Она качала головой.
– Информация закрытая, скинуть нельзя, ебёныть… – Пак взял салфетку, написал на ней координаты, название станции и стрелкой – направление. – Вот.
Он отдал салфетку Але.
И закрыл кейс. Голова пропала.
– Хор, Хор, Хор, – повторила Аля, приложила салфетку к губам и поцеловала.
– И это… сдачу возьмите. – Пак отсчитал ей тридцать юаней.
– Сыпасб!
– Обращайтесь! – рассмеялся Пак, слизывая языком пот с верхней губы.
И глянул в другую голограмму:
– Так, играем.
Спустившись вниз, Аля спрятала салфетку в карман халата, прошла по коридору и постучала в дверь купе № 7. Ей открыла Тьян. В купе горел синий ночник.
– Мне надо сыпать до девять нол-нол, – сообщила ей Аля.
Тьян молча указала ей на постель и легла на другую. Не снимая халата, Аля легла, накрылась одеялом.
Тьян выключила ночник.
– Оле… – прошептала Аля, нащупывая салфетку в кармане.
Экспресс быстро шёл.
Стучали колеса: ту-дум, ту-дум, ту-дум.
Аля закрыла глаза и тут же заснула.
Ей приснилось, что она проехала Хор. И вышла в каком-то китайском неизвестном городе, где совсем нет людей. Аля идёт по главной улице города, она пуста, двух- и трёхэтажные дома стоят с пустыми тёмными окнами. Она понимает, что это город, покинутый людьми. И с каждым шагом начинает догадываться, почему люди покинули город. Они испугались. И Аля понимает, что люди испугались её матери. А мама здесь, в этом пустом городе, из которого сбежали эти глупые, пугливые люди! Глупые люди испугались большую маму. Просто они никогда не видали больших людей. А мама ведь такая добрая, как можно её бояться?! От радости, что она сейчас увидит маму, которая – жива, жива, – сердце Али начинает сильно биться, она бежит по пустой улице дальше, дальше, дальше – туда, где мама. Мама там, где их огромный, деревянный, резной, бесконечно родной дом с петушком на крыше. Деревянный петушок, вечный дружок! Аля бежит. Дома не кончаются, мамин терем не виднеется среди них, не торчит, но почему?! Он же выше их всех, он такой большой, необъятный, с десятками резных башенок, светёлок, окошек, наличников, а эти дома – убожество по сравнению с ним, родным красавцем. Аля бежит, бежит. И вдруг – проём справа, как бы нет одного дома в улице, а вместо дома этого… совсем маленький терем. Мамин терем! Наш терем! Родной! Высотой с Алю. Подбежала. Терем! Башенки, светёлки, наличники – всё, всё на месте. И петушок, петушок на крыше! Аля трогает петушка. Он – как ёлочная игрушка. А теремок сам – как ёлочка рождественская. Вдруг петушок больно клюёт её в палец. Аля вскрикивает. Петушок косится насмешливо. Он живой, настоящий. И произносит голосом петушиным: “Мама дома!” Мама дома! Сердце Али готово из груди выпрыгнуть. Мама дома! Она не умерла от ран! Она жива! Аля приседает, чтобы открыть дверь входную и войти в дом. Но как войти?! Он же такой маленький. Надо как-то протиснуться, влезть. Как-то изловчиться! Она ложится на тротуар, стучит в дверь согнутым пальцем. О, эта дверь! Она всегда казалась воротами из сказок, была такой огромной, с коваными накладками в виде листьев виноградных и гроздьев. Аля стучит, стучит. Неужели терем пуст? Нет!! Внутри знакомый голос: “Иду, иду!” Егорушка!