Наследник братвы
Шрифт:
Он останавливается и глушит двигатель. Тишина эхом отдается вокруг нас.
Я оглядываюсь вокруг, пытаясь определить наше местоположение, но здесь слишком темно.
— Где мы?
Он хмыкает в ответ, как будто ожидая, что я просто приму это.
Никаких объяснений. Никаких рассуждений.
Все это — то, как он ведет себя, как он разговаривает, как он принимает решения, не задумываясь, — напоминает мне о том, кто он такой: человек, который привык к лидерству и не знает другого пути. Человек, который привык
И по какой-то причине это понимание немного рассеивает меня.
— Аккуратнее, птичка. Надо слезать осторожно, чтобы не пораниться, — в одну минуту он выплевывает приказы, которые трудно проглотить, в следующую он нежен и осторожен со мной.
Я смотрю, как он переводит мотоцикл в нейтральное положение и держит его ровно, чтобы я могла слезть. Я держусь за его плечи, чтобы не упасть, прежде чем перекинуть ногу через борт.
Даже сейчас он не хочет, чтобы я упала или поранилась. Даже сейчас он присматривает за мной. И внутри мне становится грустно.
Я не знаю, что будет с Константином. Я не знаю, куда мы пойдем дальше. Когда думаю о том, что его поймают и потащат обратно в Десмакс, у меня желудок сжимается в узел. А еще понимаю, что если его поймают и запрут за решетку — это будет счастливый конец по сравнению с другими исходами, с которыми он может столкнуться.
Только когда мы оказываемся на полпути к дому, я понимаю, где мы. В детстве с родителями мы были здесь на набережной, тут недалеко родительский дом. Папа любил отдыхать тут на случай, если ему нужно будет быстро вернуться, а мама боялась длительных перелетов, так что для них это было легкое решение.
Я почти говорю ему, что мне знакома эта улица. Не уверена, что мы останавливались именно в этом доме, но точно близко. И тут до меня доходит, что он знает, где мы. Он специально выбрал это место. Хотя он, возможно, и не знает, что я отдыхала здесь в детстве, он хорошо осведомлен о том, как близко живут родители.
И теперь, со всеми сомнениями, с печалью о том, кто он такой, это тяжело давит на меня… Я хочу вернуться домой. Я снова хочу в свою кровать. Я хочу вернуться к тому, кем я была до всего этого: сильной, независимой женщиной, которая знала, чего она хочет и куда идет по жизни.
Но это невозможно. Теперь я не стану прежней.
А правда ли я хочу возвращаться к прошлому?
Дело моей жизни — помогать другим научиться справляться с психическими заболеваниями, научиться справляться с травмами, но сейчас я даже себе не могу помочь.
Склонив головы, мы быстро идем к входной двери. Он проводит пальцем по цифровой панели на двери, и замок открывается с тихим щелчком. Мышцы на его руках напрягаются и выпирают, когда он толкает дверь и жестом приглашает меня войти.
Это
Я открываю рот, чтобы заговорить с ним, когда он выкрикивает приказ.
— Раздевайся.
Я замираю и отвечаю не сразу.
— У тебя есть тридцать секунд, Клэр, прежде чем я начну считать.
— Считать… что? — спрашиваю я шепотом, одновременно возбужденная и напуганная.
— Сколько еще ударов ты заработала своим непослушанием.
Мне показалось, или его глаза только что вспыхнули?
— Пятнадцать секунд.
У нас недостаточно времени, чтобы думать или планировать. Не сводя с него глаз, я начинаю раздеваться.
Как только ткань моей одежды окутывает ноги, я вижу, как воздействую на него, и понимаю… Я могу вернуть себе контроль. Я просто не пыталась с самого начала.
Я могла бы потребовать, чтобы он отвез меня домой. Я могла бы сбежать. Я не обязана делать то, что он мне сказал. Не нужно было позволять ему вообще прикасаться ко мне.
Мне не нужно было этим наслаждаться.
Когда я стою перед ним в одном лифчике и трусиках, я знаю, что повлияла на него. Его кадык подпрыгивает вверх-вниз, а эрекция отчетливо видна сквозь тесноту брюк. Его зрачки расширяются.
— Так красиво, — бормочет он и добавляет что-то еще на русском.
— Что это значит? — спрашиваю я, мой голос хриплый от возбуждения.
Лукавый блеск загорается в его глазах.
— Я сказал «ахринеть не встать».
— Что это значит?
— По-английски можно сказать «черт возьми».
Мое сердце бешено колотится.
— Оу. Что ж, это лучше, чем… падать и… — я краснею.
— Ты сокровище, Клэр.
— Ох? — спрашиваю я дразнящим тоном. — Тогда почему ты должен наказывать меня?
В один шаг он подходит ко мне. Его пальцы запутались в моих волосах. Я ахаю, когда он дергает, мой рот приоткрывается, боль пронзает кожу головы и покалывает позвоночник. Прежде чем я успеваю прийти в себя, он хватает меня за задницу и притягивает к себе. Я всхлипываю как раз перед тем, как он завладевает моим ртом, прижимаясь губами к моим с особой интенсивностью.
Я прикасаюсь своим языком к его, наслаждаясь низким, сексуальным звуком его рычания. Его рука на моей заднице болезненно сжимается, и все же, каким-то образом, я жажду большего.
— Почему я наказываю тебя? — скрежещет он мне в ухо. — Потому что тебе это чертовски нравится.
— Не правда, — лгу я, качая головой, но не могу сдержать медленную улыбку, которая расползается по моим губам. — Никто не любит, когда его наказывают.
Этот танец мы всегда исполняем, но, в конце концов, мы знаем, где окажемся.