Наследник чемпиона
Шрифт:
– Ты знаешь, Эндрю, у меня с зятем и без того плохие отношения. Этого подонка давно нужно было отправить в Техас, на родину Джорджа. Пасти коров у него получится лучше… Как ты это говоришь, Эндрю? Nayobyvat?
Мартынов поправил, чтобы звучало без акцента.
– Я тебе вот что скажу, сынок. Если тебе будут мешать эти подлецы, верши справедливость всеми доступными способами. Но найди мне Артура и… И возвращайся домой. Кое-кому пора поменяться в «Хэммет Старс» местами…
– А теперь слушай, что я тебе скажу, папа, – съерничал Мартынов. – В Новосибирске я поменял номер своего мобильного телефона. И Сондра, даже если бы перерыла весь офис, найти моего нового номера не смогла бы при всем желании. Вы набирали номер, который вам дал Флеммер. А Флеммеру ему дал, соответственно, Вайс. Который сейчас пытается выпустить из меня кишки в Новосибирске. Повторяю – я вернусь. Кстати, о Сондре. Я давно хотел спросить: вы так балдеете от нее, потому что она урчит, когда минет делает, или от того, что под юбкой белья не носит?
И Мартынов снова отключил связь. Теперь уже окончательно.
– Ругался с боссом? – поинтересовался русский милиционер.
– Нет, просто в очередной раз доказал сам себе теорию о невозможности мирного сосуществования выдр и росомах.
– А при чем тут выдры с росомахами? – удивленно выпалил Метлицкий.
Андрей все равно бы не стал объяснять, но в его кармане запиликал телефон:
– Слушаю.
– Андрей, ты с ума сошел? Ты где?!
– Машенька, со мной все в порядке. Жди меня на месте, через час я заеду за тобой.
И снова отключил телефон. Сделал он это вовремя, потому что машина въезжала на территорию городской больницы.
– И сколько он уже в коме находится? – поинтересовался Мартынов у Метлицкого, попутно выкладывая на панель старенькой «копейки» десятку долларов.
Когда Рома отвечал на вопрос и утверждал, что седьмой день, он еще не знал, что ошибается. Сутки назад Алексей Родищев пришел в себя.
Он не понимал, что творится вокруг. Его встречали радостными восклицаниями и благодарностью. Мягко похлопывали по плечам и с уважением говорили, что рады видеть в коллективе выздоравливающих уважаемого человека. Леша с трудом вертел больной головой и не понимал, каким образом эти люди могут быть ему обязаны. А его благодарили за дорогие сигареты, за лососевую икру, жареных куриц, фрукты и заверяли, что теперь все, что есть в общем холодильнике, он может кушать сколько душа попросит.
Пятерых подлечившихся и готовившихся к выписке мужиков посещали жены и дети, приносили пакеты с едой, а Лешка знал, что его ожидания бессмысленны. У него нет никого, кто мог бы вот так прийти к нему, поцеловать, поболтать, оставить поесть и, попрощавшись до завтра, уйти. Каково же было его удивление, когда вечером того дня, когда его перевели в палату, в помещение зашел здоровый крепыш в халате внакидку, приблизился к кровати и бросил:
– С исцелением, кент. Рома Гулько шлет тебе привет и маленько хавчика. Ты, типа, выздоравливай, у него к тебе какое-то дело есть. Помнишь Рому?
Да как же Лешка мог не помнить Рому?! Рома… Это он тогда стоял у сосны, когда один из двоих, стоящих рядом с ним, вынул из кобуры пистолет и размозжил двумя выстрелами голову несчастному толстяку. Рома тогда отвернулся. Может, он ничего не видел? Не заметил, как при нем убили человека?
– А почему он сам не приехал? – спросил он крепыша. Тот обвел взглядом комнату, и мужики, привыкшие к его посещениям, углубились в свои дела: журналы, разлив соков, карты…
Парень присел на край кровати и, обдавая Лешку волной мятного пережевывания, шепнул:
– Ты помнишь, как сюда попал?
Да, Лешка помнил. С ним разговаривал Рома Метлицкий, потом Лешке стало плохо и его увезли. Куда увезли – Лешка не знает до сих пор.
– Ты в Горбольнице, – открыл тайну крепыш. – А о чем тебя Метлицкий спрашивал, ты помнишь?
Лешка напрягся и покачал головой…
Если бы он знал, больной и несчастный, что именно в ту минуту спасает свою жизнь…
– Я ничего не помню. Я вообще ничего не помню. Последнее, что осталось в памяти, это бабка Чувашиха. Она меня куда-то посылала… Но вот куда – не помню.
– Ты лечись, – посоветовал напоследок крепыш. – Может, память и вернется. Она, падла, такая странная! Вот меня в прошлом году забили почти насмерть, и голова, короче, выключилась. Последнее, что помню – это как экзамены в технарь сдавал. А это, е-мое, тринадцать лет назад было. Но потом ничего, оттянуло. Может, и ты чего вспоминать начнешь.
И тут Лешка понял, что вспоминать ничего нельзя. Будет еще лучше, если он останется в больнице настолько долго, насколько это возможно. Не Метлицкий замучает, так Гулько пристрелит.
Он провел ночь в жестоких муках. Болела голова, он дважды просил сестру снять боль. А в те мгновения, когда он забывался, ему виделось какое-то лицо без ясных очертаний, расплывчатое и почему-то залитое давленными помидорами. Он провертелся на кровати почти всю ночь, когда вдруг услышал шаги. В палату, в которую мгновенно ворвался свет из распахнутой двери, вошли двое. Лешка щурился, закрывал лицо рукой, но, как он ни надеялся, это пришли именно к нему.
– Леша, посмотри на меня, – раздалось из темноты. – Это я, Рома Метлицкий. Ты узнал меня?
– Да, узнал.
Потом пришлось отвечать на вопрос о своем самочувствии. А после Рома и еще какой-то мужчина вышли и плотно притворили за собой дверь…– Вы поймите, он сейчас в нормальном состоянии, но малейший стресс может погубить его жизнь! – твердила заведующая отделением Андрею и майору. Выведя их из палаты, она плотно притворила за собой дверь. – В его голове раковая опухоль величиной с куриное яйцо. Ему жить осталось от месяца до двух. Раз он ничего не помнит, зачем показывать ему место, откуда он родом? Он все равно не жилец на этом свете, и благодарение богу, что мы спасли его жизнь. Хоть на месяц, но продлили.
Мартынов взял женщину за рукав и взглянул в ее глаза.
– Откуда вы знаете, что ему нужно? Может быть, он всю свою проклятую жизнь думал лишь о том, чтобы увидеть если не близких людей, то свой дом?
Та решительно покачала головой.
– Исключено. Роман Алексеевич, если вы будете настаивать, я тотчас позвоню дежурному по областному ГУВД.
Метлицкий потянул Мартынова за рукав, но тот вырвал руку.
– Знаете что, мэм… – его лицо залилось нездоровой краской. – Я плохо помню своих родителей и совершенно не помню место, где родился. Я полжизни провел в лагерях строгого режима, и все эти годы, каждую минуту молил о том, чтобы жизнь подарила мне если не свободу, то хотя бы возможность снова увидеть дом. Дом, которого у меня, в принципе, никогда не было!.. Это химера, к которой стремишься в надежде, что кто-то тебя обманет и расскажет то, что ты хочешь услышать! Я прилетел сюда издалека, я час назад был заинтересован в том, чтобы закрепить свое дело его показаниями! Но сейчас понимаю, что он ничего не скажет, потому что, черт возьми, он ничего не помнит! Он умрет через месяц!.. Так пусть он хоть уйдет по-человечески, под конец жизни узнав, откуда родом! А о родителях я расскажу ему сам!
– Исключено… Я не могу этого допустить…
Мартынов срывался, он не узнавал самого себя, и сейчас он думал о том, что хотел бы увидеть и к чему приблизиться, если бы бог отмерял ему тридцать дней жизни. Он хотел бы увидеть мать, отца и квартиру, в которой жил. И сейчас, стоя напротив этой непокорной женщины, чей мозг покрылся коркой профессиональной ответственности, он чувствовал, что задыхается. Силы были неравны, и пройдет всего секунда до того момента, как их с Метлицким попросят выйти вон. Того требуют медицинские правила.
– Я прошу вас уйти, – секунда прошла.
Андрей уже почти обмяк и покорился, как вдруг дверь палаты медленно открылась. Сначала раздался толчок в створку, потом она дернулась, как будто на нее кто-то упал грудью, и в следующее мгновение она со скрипом отворилась. На пороге стоял Родищев. На подгибающихся ногах, бледный, с помутненным взглядом.
– Я хочу уйти с этими людьми… – тихо сказал он.
– Алексей! – врач подхватила Лешку. – Немедленно в постель!
– Вы не можете мне приказывать… Я сейчас уйду с Ромой и этим человеком…
– Ты болен! – упрямо напирая на Лешку, твердила женщина. – Когда поправишься, тогда хоть за пивом иди. А сейчас ты болеешь!
– Я не болею. Я умираю… Я все слышал. Куриное яйцо – это слишком много для моей головы… – Он развернулся к Мартынову: – Увезите меня, покажите мне мой дом… Расскажите мне, кто мой отец… Я прошу вас… Чего вам стоит?.. Пожалуйста…
– Садись в кресло! – скомандовал Андрей и одним рывком притянул к себе каталку. – Садись, Артур.
Тот, словно не поняв, как к нему обратились, с трудом уселся в кресло. И только потом поднял голову:
– Как вы меня назвали?..Они мчались по Ордынской трассе, и Рома, сидевший за рулем, гнал машину так, словно боялся не успеть. Рядом с ним сидела Маша, но все время с тех пор, как Андрей забрал ее от подруги, она не сводила с Лешки глаз. В ее глазах стояли слезы, и лишь присутствие уверенных в себе мужчин и их тяжелое молчание первое время не давали ей возможности разреветься.
– Тебя зовут Артуром, Леша, – произнося странные для Родищева фразы, говорил незнакомый ему мужчина. Наверное, хороший человек, потому что все время движения он держал на заднем сиденье его голову на коленях и беспрестанно с ним разговаривал. – Я знаю, что такое головная боль, Артур, я знаю… Нужно держаться, потерять сознание проще всего. Потеряв раз, потом начнешь рушиться в обморок каждое мгновение, когда только подумаешь о том, что слишком долго в него не рушился. Ты скоро увидишь свой дом. Но может быть, лучше было бы тебя не забирать?..
Тот едва заметно качал головой на его коленях и тяжело дышал.
– Ты только довези меня…
– Андрей, – быстро подсказал Мартынов. – Андрей…
– Ты довези меня, Андрей… Я тебя очень прошу…
Лежал и слушал. Американец, давясь собственными словами, говорил и говорил, стараясь за те полтора часа, что будут тянуться до Ордынского, рассказать Родищеву все, что о нем знал. А как это трудно, рассказывать человеку всю его жизнь, если не был свидетелем и одного мгновения его жизни…
– Твой отец был настоящим мужиком. Он долбил всех подряд. Немцев, американцев, поляков… Он мастером спорта международного класса был. Чемпион мира, Виктор Мальков, не слышал? А-а-а, брат, это потому, что спортом не интересуешься… Я всегда… Я всегда хотел быть похожим на него.
– Правда?.. – прошептал Лешка.
– А то! Все бои с его участием по телевизору смотрел. И человек он был хороший. Тебя любил, мать твою обожал…
– А она как умерла?
– Мать? – выигрывая время, глупо переспросил Мартынов. – У нее опухоль в мозге была. У вас это, наверное, наследственное. Но отец долго не мучился. Его в тот же год пневмония свалила. Крепкий мужик был, но против природы не попрешь. Слушай… а ты собаку около своего дома помнишь? Или, скажем, сосну?
Маша не выдержала и в голос разрыдалась.
– А это кто? – поднял в темноте глаза Лешка.
– Это… – осекшись, Андрей понял, что это самый трудный вопрос. – Это дорогой мне человек.
Последние слова он шептал, наклонившись к самому уху Родищева.
– Кролик…
– Что? – оторопел Мартынов.
– Кролик… – показывая пальцем впереди себя, пробормотал лежащий на его коленях. – Мой кролик…
Американец похлопал ресницами и наконец понял. Маша держала на коленях сумку и пушистого песцового зверька, полученного в качестве призовых за ворошиловскую стрельбу Мартыновым. Дотянувшись до него, он вручил его Лешке.
– Штырь…
– Не понял, – сообщил ему Мартынов.
– Катастрофические неприятности… Кажется, теперь я понимаю, что это значит…
Андрей поморщился.
– Рома, побыстрее можно?
Побыстрее было уже некуда. Даже сквозь мельчайшие щели в наглухо закрытых окнах раздавался свист и чувствовалось, что убоповская «Волга» качается, как катер, удирающий от рыбнадзора.– Ты помнишь этот дом?
Андрей сидел на лавочке перед потемневшим от старости оранжевым домом и продолжал держать на коленях Лешкину голову.
– Ты помнишь эту сосну? Никогда не хотелось забраться по ней на небо?
– Я ничего не помню… Все отдал бы, чтобы вспомнить. И все отдал бы, чтобы хоть раз увидеть своих родителей…
Голова Лешки дернулась, и Мартынов положил на нее руку.
– Не плачь, парень. Побудь минуту сильным. Мне кажется, этого сейчас очень хотел бы твой отец.
И Мартынов стал говорить. Он говорил долго, лгал, придумывал и изворачивался, когда заходил в тупик. Он, помнящий свою мать и отца, всегда пьяных и развязных, рассказывал сейчас о них то, что хотел бы о них слышать от посторонних. Что нет в мире лучше людей, добрее и внимательнее, и просто удача, что судьба подарила их именно тебе. Он грезил о своих близких, как грезил в его понимании о своих близких Артур. Так легче было лгать и придумывать. Метлицкий, сжав рукой подбородок, стоял неподалеку от лавки, Маша сидела на краю песочницы, их окружало начавшее просыпаться утро, а Мартынов говорил и говорил…
Слезы… Они бегут тогда, когда менее всего ожидаемы. Андрей ощущал на руках сырость и уже не сопротивлялся слабости больного и несчастного человека, лежащего у него на коленях. Он представлял его боль, стараясь забрать хотя бы часть ее себе, и по его рукам текла горячая влага…
Осекшись на полуслове, он осторожно вытянул руку из-под головы Лешки и поднес ее к лицу. В едва начинающем голубеть мареве конца июля она показалась ему черной. С ладони американца капали черные капли и падали на лицо Родищеву. Лешка умер давно. Еще тогда, когда произнес последнюю в своей жизни фразу о том, что отдал бы все, чтобы увидеть родных. Но ему нечего было отдавать, он не имел ничего, кроме боли. А она не нужна никому.
– Да что ж ты… – простонал Мартынов и уронил руку на колено. – Что ж ты не дослушал?..
Его брюки и руки были в крови. Она выливалась из Лешки вместе с жизнью… Маша, поняв все, беззвучно затряслась и закрыла лицо.
– Вы вот что, ребята… – прохрипел Рома. – Вы уезжайте. Никто не видел, как мы подъезжали, а сам я что-нибудь придумаю. Уезжайте с богом. Где твой телефон, Андрей?
У Мартынова дернулось веко.
– Я его потерял.
Метлицкий долго и внимательно смотрел в глаза американцу, словно пытался увидеть в них что-то особенное.
– Ладно… – он перевел взгляд на свою запертую «Волгу», стоящую у подъезда, и бросил Мартынову ключи.
– Маша, – попросил он. – Можно я позвоню из твоей квартиры?
Тяжело поднявшись, она вынула ключи и пошла к подъезду.
– Нет, нет, – остановил ее майор и снова как-то странно посмотрел на американца. – Побудь с Андреем. Думаю, пяти минут мне хватит…
И, приняв ключи, вошел в подъезд.
– Милая, – быстро произнес Андрей, едва милиционер скрылся в чреве подъезда, – быстро возьми ключи от машины, открой дверь и вынь мой «дипломат». Там найдешь чистый лист бумаги и принеси его сюда.
Когда она поднесла ему необходимое, он быстро промокнул губы Малькова его же кровью и перенес отпечаток на бумагу… Потом то же самое повторил с руками Артура.
– Не вакса, конечно, но второй по значимости материал. Отпечаток губ, абрис которых с возрастом не меняется… Вот это и есть тест «Б»… А теперь положи лист в кейс, кейс – в машину, и закрой дверь.Рома стоял у окна, прислонившись к косяку, и спокойно ожидал, пока Мартынов закончит все манипуляции. Он уже давно позвонил в Ордынское РОВД, в «Скорую», и теперь старался выйти из подъезда так, чтобы не помешать Мартынову работать. Майор стоял и изумлялся тому, насколько преданным делу может быть человек. Неважно, сколько ему за это платят. Между ответственностью человека и размером оплаты за нее, в понимании Метлицкого, причинно-следственной связи не существовало. Он видел сотни людей, которые честно работают за потребительскую корзину, и наблюдал за тысячами, которые изображают работу при зарплате в несколько тысяч долларов.
Когда Маша вернулась к лавочке, он смочил под краном окурок, бросил его не в пепельницу, а в ведро, чтобы не бросался в глаза, запер за собой дверь и вышел на улицу.
– Вы готовы?
– Как ты объяснишь все это коллегам? – поинтересовался Андрей.
– Не твое дело, – отрезал майор. – Вы готовы? Тогда уезжайте. Дойдете пешком до автовокзала, там садитесь на любой рейс. Доедете до конечной, опять садитесь на автобус. В легковые попутки не садитесь, вас «перекроют» либо мои коллеги, либо Гулько. И еще, как я теперь понимаю, какой-то Вайс тебе аппетит портит… С паспортами у вас все в порядке, так что на самолет – и… – Подумав, осекся. – Прости, Андрей, что объясняю тебе такие банальные вещи. Зашился я совсем с вами…
Когда они уже стали удаляться от лавочки, Мартынов услышал окрик.
– Андрей, подойди… – Он выждал, пока американец приблизится к нему, и снова прикурил сигарету. – Я вот что хотел сказать тебе. Не пользуйся больше Машиным телефоном. Не знаю, как у вас в Америке, а у нас отдел «К» засекает сотовые не по абонентскому номеру, а по индивидуальному серийному номеру телефонной трубки.
Мартынов почувствовал, как у него повлажнели ладони.
– Ты слушал мои разговоры с Машиного телефона после того, как ее похитили из гостиницы?
Тот согласно качнул головой.
– А еще кто слышал? – напрягшись, быстро произнес Андрей.
– Люди из отдела «К». Но они не врубятся в дело. Они – «сборщики информации» и в анализ не лезут. Впрочем, вчера я снял «прослушку». Но все-таки имей в виду… – Рома глубоко затянулся и уже совсем тихо добавил: – Оставь этого, третьего. Я найду его.
Мартынов развернулся и пошел прочь. Такой развязки он не ожидал. Остановившись на выходе из двора, он тихо бросил:
– Спасибо.
Тот качнул головой.
Едва Мартынов успел взять Машу за руку, как у него заныло под сердцем. Слева по дороге к месту, где они стояли, стремительно приближался какой-то автомобиль. По свету фар на дороге и характерному шуму двигателя можно было легко догадаться, что это мощная иномарка. Едва не врезавшись в них, во двор влетел и остановился темный в утренней мгле «Мерседес». С обеих сторон распахнулись дверцы, и кто-то на ходу выскочил из машины на улицу.
– Эй, там! – раздался знакомый резкий голос. – Метлицкий! Руки! Руки мне покажи!
Его спутник грубо толкнул Машу в Мартынова, и они снова оказались во дворе потемневшего от старости оранжевого дома.
– Собаки, сосны, мать вашу! – зло выдавил Гулько, держа Метлицкого на стволе своего пистолета. – Ну-ка на лавку, деятели!..
Усадив всех рядом с телом Малькова, Рома уткнулся взглядом в милиционера и рассмеялся.
– Ну, фокусники, ну, волшебники! В три часа на площади Труда!.. Лоха нашли? Никаких площадей. Все будет происходить в том загаженном дворе, в дремучем поселке Ордынске, откуда ты родом. Фома, ты узнаешь своего однокашника?
– А то! – раздался из темноты голос. – Поправился, правда, немного, а так все тот же Метла. Ну-ка, не шевелиться! – прикрикнул он, заметив, как американец сдвигается к краю лавочки.
Гулько подошел к майору и, держа свой пистолет в метре от него, быстро провел рукой по груди и ногам. Развернул к себе спиной, повторил операцию.
– Ну, да, конечно, – удовлетворенно пробубнил новосибирский авторитет, рассматривая двенадцатизарядный «Макаров» убоповца. – Метла, да без ствола. Не будем терять времени. Ты, Мартынов, очень быстро пишешь мне реквизиты банка, куда отправляли «пальцы» Метлицкого, пароли и прочие цифры. А ты, Роман Алексеевич, займись привычным для себя делом.
И на колени милиционеру упала до боли знакомая Андрею банка с ваксой, внутри которой находился валик.
– Вы эту приблуду в «Сибвнешторгбанке» позабыли. Президент – очень милый человек. Мы с ним уже два года бок о бок работаем. – Рома вынул из кармана листок, развернул и приблизил к свету первого засветившегося в доме окна. – Мартынов, это цифры, которые мне сообщил банкир. Ты бы видел, как он перепугался, когда сначала дал мне одни данные, а когда Фома ему палец крышкой сейфа отбил, стал писать другие. Смотрю – из-под стола лужа пенится… Короче, Мартынов, Фома сейчас на твою приятельницу автомат наведет, и если не совпадут цифры, в землю он стрелять уже не станет. Работайте, друзья… Кстати, что это за бревно?
– Это Родищев, – пояснил Фома.
– А что это он тут делает? – изумился Рома. – Метла, ты его разговорил, что ли? Узнаю твою работу – короткий допрос, и человек в обмороке. Но не будем на это отвлекаться.
Подняв руку, Гулько нажал на спусковой крючок. Под звонкий крик Маши мертвое тело Артура дернулось, как после удара ногой, и снова опустилось на место.
Мартынов, напрягая память, писал наизусть заученные цифры. Реквизиты, имена людей, к которым нужно обратиться, пароли…
Майор лениво откатывал руки ваксой и поэтапно, как учили в высшей школе милиции, печатал свой большой палец правой руки, указательный палец правой руки… Средний палец левой руки… «Захват» левой…
– Вы давайте, поживее, – дернул стволом Гулько. – Мне еще обратно ехать, к трем часам успевать… – Не удержавшись, он снова рассмеялся. – Ай, как вы спелись! Хотя все правильно, десятка на двоих лучше, чем трешка – одному. Готово?
Мартынов прекрасно понимал, что жить им с Машей, да и Метлицкому, ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы выполнить все требования Гулько. Потом треснут несколько очередей, и к трупу Малькова прибавятся еще три.
– Нет, еще нужно имя главного эксперта написать, который тест «Б» будет делать, – вздохнул Андрей.
– Ну, так пиши, – поморщился Гулько и расстегнул на воротнике пуговицу. – Только не говори, что забыл, Фома уже близок к нервному срыву.
– По ночам одеяло рву зубами, – подтвердил Фома, удобнее сжимая автомат.
– Ты и в детдоме рвал, – усмехнулся Метлицкий, обводя глазами пространство. Он искал выход и не находил. – И ссался по ночам, не при даме будет сказано…
– Ты сам сейчас обоссышься! – сорвался подельник Гулько.
– Все может быть… – буркнул майор, косясь на наморщившего лоб Мартынова. – Все может быть… Вчера ты, сегодня я… Завтра – опять ты…
У Мартынова из руки выпала ручка и закатилась под лавку.
– Что, пробки вышибло? – Гулько уже сам начинал нервничать – предательски светало, а главное еще не сделано…
Мартынов вздохнул и наклонился себе под ноги. Водя рукой по асфальту, бормотал нервно, словно от потери ручки проигрывает не кто-то, а он.
– Да где же она, черт ее побери… А, вот она, зараза.
Выстрел грянул, как гром. Из самодельного пистолета, который сжимал в руке Мартынов, пламя вырвалось сразу с двух сторон. Из ствола и вверх, из отверстия для отражения гильз. Крышка ствольной коробки, резко оторвавшись от пистолета, ударила Андрея в лицо, и для него на мгновение померк свет. А пуля, вылетевшая из ствола, ударила Фому в лоб и вышла из затылка. Захватывая с собой кости черепа, она с гулом вошла под подоконник окна первого этажа и следом за ней, словно из харкнувшего водопроводного крана, в стену влипла вязкая масса…
– Что за черт?! – взревел Гулько, который растерялся и теперь, видя перед собой лицо Метлицкого, стал вскидывать руку. – Стой, сука!..
Поднимать руку нужно было раньше. А теперь ее мертвой хваткой держал майор. Схватил сразу после того, как Фома, словно куль, повалился на землю. Сделав шаг навстречу врагу, Метлицкий с силой ударил Гулько головой в лицо. Окончательно потеряв ориентацию, тот еще раз шагнул назад и подломился, как подпиленный зэком кедр. Его пистолет звякнул об асфальт и скрылся в темноте.
– Руки тебе откатать? Я обязательно это сделаю. – Метлицкий взял испачканной ваксой ладонью бандита за лицо и толкнул, словно загонял в ствол пушки снаряд. – Не ожидал такой прыти… Уходите быстрей, Мартынов. Бери Машу – у нее опять шок, и уезжай отсюда!..
Вместо того чтобы следовать указаниям, Мартынов внезапно сделал шаг навстречу ему и выдернул из-за пояса майора пистолет Гулько.
Метлицкий, когда увидел направленный ему в голову пистолет, впал в ступор.
Андрей нажал на спуск…Глава 23
Пуля, выпущенная Мартыновым, задела ухо майора и с омерзительным звуком вошла в плечо Гулько. Окаменевший Метлицкий даже не шелохнулся. Он не чувствовал боль, не воспринимал действительность, казалось, все органы чувств этого человека потеряли свои функции. В нем жил лишь слух, и этим слухом он уловил короткий, но звонкий лязг металла, упавшего на асфальт за его спиной. Он развернулся и увидел, как в метре от него оседает Гулько. Под его ногами лежал выпавший из руки нож. Секунда, разделившая жизнь Романа Метлицкого на две половины. Он жил до того момента, когда за его спиной поднялся на ноги бывший однокашник, и после того, как тот снова опустился. А между двумя этими эпизодами царила пустота.
Между тем в доме уже светились все окна. Было неизвестно, сколько еще людей прилипли к стеклам, не включая света. Однако Андрей знал, что разобрать что-либо в этом полумраке, какие-то детали – невозможно… Подняв руку вверх, он снова нажал на спуск. Не обращая внимания на Метлицкого, зажимающего рукой простреленное ухо, и на кровь, льющуюся меж его пальцев, он подошел к Фоме и бросил того рядом с корчащимся на земле Гулько. Потом поднял автомат, поставил предохранитель на стрельбу очередями и расстрелял стоящее рядом с Метлицким дерево. Стер с автомата и «самострела» свои отпечатки, кинул оружие Гулько.
– Чтобы не обижаться на меня утром, не нужно быть со мной вечером, – поморщился он. – Сложно все это. Но приблизительно так оно и было.
Маше казалось, на этом свете нет уже ничего, что могло бы ее напугать. Андрей ухватил в руку ее ладонь и повел к выходу со двора. С майором они уже попрощались, а американец не любил прощаться дважды. Говорят, дурная примета. Почти такая же верная, как то, что лисы плодятся к кровавому году.
– Эй! – остановил их окрик от дома. Кричавшего не было видно, но Андрей знал, кому принадлежит этот голос. – Спасибо…