Наследник для чемпиона
Шрифт:
— Мне жарко… — слабым голосом добавляет малыш. — И больно…
— Подожди, — коротко командует Тихомиров. — Накину что-нибудь, отвезем его в больницу.
— А Палыч не сможет помочь? — торопливо выпаливаю я.
— Его нет сейчас, — коротко сообщает Тимур. — Жди.
И уходит, оставляя дверь открытой.
Слава Богу, долго ждать не приходится. Через пару минут Тихомиров выходит из спальни с ключами и двумя мастерками.
— Оденьте, — отбивает так же сдержанно. — Ночью на улице прохладно.
Заворачиваю Мишу в одну из
— Садись, — подсказывает Тихомиров уже на улице, открывая дверь серебристого внедорожника. Только когда я забираюсь в салон, подает мне малыша. Я машинально нахожу губами его лобик и вновь прихожу в волнение. Наверное, это отражается на моем лице, потому что Тимур задерживается, чтобы сказать: — Все будет нормально.
И я ему верю. Не могу не верить. Иначе попросту свихнусь.
В дороге Миша засыпает, а я всеми силами стараюсь не накручивать себя переживаниями из-за его хриплого затрудненного дыхания.
— Часто болеет? — спрашивает Тихомиров, бросая на нас беглый взгляд.
Не знаю, действительно ли ему это интересно, или просто отвлекает меня.
— Вообще-то нет. Первый год в саду болел немного… А последнее время — совсем редко.
— Как с работой тогда поступала? Давали отгул? Или что там у вас?
— Нет, — мотаю головой. — Я сама не могла себе позволить брать отгулы, — мне вдруг стыдно становится, хоть и понимаю, что вины моей в том не было. — Приходилось оставлять Мишу с мамой.
Тимур замолкает. Больше никаких вопросов не задает. Только поглядывает на нас тем самым задумчивым взглядом.
В больнице он вновь берет все на себя. Объясняет ситуацию дежурной медсестре. Она доброжелательно нам улыбается и просит подождать, пока освободится доктор.
— Это недолго, но вы успеете заполнить короткую анкету. Нам необходимо знать точный возраст и вес малыша. А также возможные аллергические реакции на медицинские препараты.
Я с готовностью киваю и передаю листок Тихомирову. Сама сейчас даже на русском не способна писать.
— Имя и фамилия? — читает первую строчку, когда мы отходим немного в сторону.
— Михаил Птенцов.
Тимур делает запись и озвучивает следующий пункт:
— Дата рождения?
— Двадцать восьмое июля две тысячи шестнадцатого года, — сообщаю я без всякой задней мысли.
Тихомиров начинает писать и вдруг стопорится. Так и не закончив, вскидывает взгляд, и внутри меня в ту же секунду все обмирает.
Он понимает… Господи, он все понимает!
20
Тихомиров
Из радиоприемника монотонно льется типичный американский шлягер годов этак восьмидесятых. Девушка-администратор пытается оформить мать с тощим сутулым спиногрызом,
Две тысячи шестнадцатый год мы с Полиной встретили в одной постели. Я был у нее первым, тут ошибки быть не может. Если она спустя семь месяцев родила, много ума не нужно, чтобы предположить, что этот ребенок — мой. И выражение лица Птички, мать вашу, лишь подтверждает мои догадки.
— Это ни к чему тебя не обязывает… — выдает она отрывистым шепотом.
— Ни к чему не обязывает? — глухо выдыхаю я, до последнего не веря в то, что правильно расслышал этот задушенный шелест.
— Ничего не меняет… И знать никому не нужно… — тараторит Птичка, раз за разом сглатывая. Я расщепляю каждое слово. Каждую, мать вашу, букву! И все равно не могу принять того, что верно распознаю информацию. — Я никогда никому не расскажу…
Привычное хладнокровие и стойкость, будто штукатурка, слетают с мощной, выдержанной годами брони. Меня бросает в жар. Грудь словно кислотой заливает.
Мать вашу, да меня буквально разрывает изнутри!
Особенно, когда ребенок просыпается и поворачивается ко мне лицом. Смотрю на него другими глазами, теряя остатки той силы, которая столько лет мной руководила и вела по жизни. Раз за разом пропускаю удары, потому что не могу пошевелиться. Кислорода не хватает, словно в каком-то безвоздушном пространстве завис.
Сын? Мой?
Мой?
Часть опоры потерял, когда узнал, что Птичка родила. Тогда еще не понимал своей реакции. Задело конкретно. Вплоть до какого-то жгучего неприятия и бессильной ярости. Мысли не допускал, что этот ребенок может быть моим. Просто потому что не представлял ситуации, когда подобное допустимо скрыть. Зачем? Почему? Почему не сообщила?
Часть опоры тогда… Сейчас же целым пластом земля из-под ног уходит.
— Мам, почему Тимур так смотрит на меня? — спрашивает пацаненок слабым голосом. — Со мной что-то не так? Что-то плохое?
— Ничего плохого, медвежонок. Сейчас врач тебя посмотрит и назначит лечение. Сразу станет легче, — спешно отзывается Полина.
А у меня снова воздух колом в груди встает.
Медвежонок…
Нет, я не любила Мишиного отца…
Миша…
Ничего сформировать и озвучить не успеваю. Рядом с нами возникает медсестра и приглашает пройти в кабинет. Иду следом, хотя изначально не планировал. Сейчас вроде как обязан. Впервые не могу определиться с действиями.