Наследник раджи
Шрифт:
Погода изменилась. При спуске на равнину путники страдали от невыносимой жары, но убийственные болота Тераи были менее смертоносны, чем два месяца назад, во время дождей, и караван преодолел их без прежних мучений.
Главной целью Тома было познакомиться ближе со страной, и поэтому, доехав до границ королевства Ауда, он решил свернуть с прямой дороги и заехать в Лукно, главный город этой провинции. Там царило необычайное возбуждение. Новоназначенный генеральный комиссар энергично взялся за дело примирения и реорганизации. Это был единственный человек, способный справиться с кризисом. Но он прибыл слишком поздно. Фанатики, действуя на свободе, возбудили туземное население. Недоразумения,
Проезжая по Гумти и любуясь этим прекрасным городом с роскошными дворцами и мечетями, озаренными лучами заходящего солнца, Том отказывался верить, что миру здесь грозит такая опасность. Сидя в своем богатом восточном наряде на одном из слонов, недавно купленных Хусани, он въехал в город и спешно миновал английский квартал, опасаясь, что невольно выдаст себя при встрече с соотечественниками. Ему до сумасшествия хотелось сбросить свой костюм и превратиться снова в английского джентльмена.
К великому изумлению молодого человека, в туземной части города его встретили с величайшим почтением. Перед слоном, на котором ехал наследник раджи по тесным улицам города, двигались два скорохода в ярких одеждах. Толпа преклонялась перед молодым раджой. Странные слухи переходили из уст в уста. Агитаторы обещали вождя-освободителя. Быть может, это и есть он самый! Прежде чем юноша доехал до центра города, толпа любопытных взволнованных туземцев преградила ему дорогу. Никогда Том не видал ничего подобного этим волнам, которые, чувствовалось, готовы поглотить его. Боясь, как бы слон не задавил кого-нибудь, наследник велел корнаку остановиться, а скороходам расчистить дорогу. Видя над собой повелителя, толпа закричала, и этот крик слился в один громовой гул.
— Говори!
Тысячи голосов повторяли этот страстный призыв, в котором слышалась мольба беспомощных существ, ищущих себе руководителя.
Один голос, почти угрожающий, возвысился над другими:
— Что же? Повелитель отказывается говорить с нами?
А толпа рычала, как стая зверей, боящаяся, что добыча ускользнет от нее:
— Говори! Говори!
Том не знал, что делать: заговорить — значит, выдать себя и дать повод к вспышке, чего он боялся больше всего. Опасность между тем увеличивалась.
Тогда Хусани бросился вперед:
— Какой позор! Как вы смеете приказывать повелителю! Неужели вы думаете, что он нарушит данный обет, чтобы открыть свои намерения таким людям? Расступитесь — и увидите!
Произошла пауза. С азиатской толпой легко справиться, но не все могли слышать княжеского служителя, и шум поднялся снова. Том в отчаянии смотрел на Хусани, испуганное лицо которого не предвещало ничего хорошего. Вдруг толпа расступилась, по ней словно пробежал электрический ток: появился пророк. Заключенный в тюрьму за проповедь восстания, он бежал и, переодетый, достиг места собрания своих приверженцев — одного из подземных храмов Индостана. Но, расходясь, многие еще бросали взгляд на молодого раджу, который грустно глядел в спины людей из толпы.
— Ваше сиятельство приобрели их расположение, — сказал Хусани час спустя, вернувшись в лагерь. — Они охотно признали бы вас своим вождем.
— Зачем умер дядя? — с горечью воскликнул Том. — Зачем меня воспитывали в неведении этого народа, в среду которого меня забросила судьба? Если бы я лучше знал этих людей, я был бы более уверен в себе и решился говорить с ними; они послушали бы меня, и можно было бы отвратить несчастья, угрожающие моим соотечественникам!
— Потерпите, ваше сиятельство. Вы с каждым днем совершенствуетесь, — заметил Хусани спокойно.
Вечером Том писал матери:
«Умоляю Вас, не ради себя, но ради других: приподнимите, если в Вашей власти, завесу прошлого. Я уверен, что принадлежу к этому народу, мне кажется — он мне родной по крови, и я страстно желаю знать, как на самом деле связан с ним. Простите меня, мама. Я знаю, как эти вопросы волнуют Вас, и я не коснулся бы их без крайней необходимости. Скажите мне раз навсегда, что между нами и индусами нет никакого родства. Я тогда буду приписывать свое чувство странной духовной симпатии. Если же, напротив, узы родства существуют — с вашей ли стороны или со стороны отца, — мне пора узнать это».
Написав это письмо, Том вздумал еще раз ночью пройтись по городу. Закутанный в длинный белый бурнус, в сопровождении одного только Хусани, молодой человек шел сначала по широкой дороге мимо великолепных дворцов, садов и бунгало. Он увидал раскрытые двери роскошного здания, из окон которого лились потоки яркого света. Хусани справился: здесь была томата, или прием. Слуга хотел увести молодого господина, опасаясь, что его узнают, но Том сопротивлялся и встал в первый ряд толпившихся зрителей. Подъезжали экипажи, и большая часть гостей выходила у решетки. Юноша прислушивался к тому, что говорили. Кругом шли толки о бале, о концерте, о любительском спектакле.
Раздался пронзительный женский голос:
— Вооружить столицу! Это нелепость! Сэр Генри не мог сказать это серьезно!
На это мужской голос отвечал:
— Я передаю только то, что слышал. Это действительно нелепость. Лучшее средство вызвать восстание — показать, что не доверяют населению.
Мимо прошла пара — офицер и изящная дама. Толпа заволновалась. Послышались восторженные крики, но слышались и угрозы. Головы почтительно наклонились. К дому в коляске, запряженной красивыми маленькими лошадками и окруженной туземными телохранителями, медленно подъезжал генеральный комиссар. Фонари на высоких палках и зажженные факелы в руках пеших слуг ярко освещали кортеж, худощавую солдатскую фигуру старого генерала, его энергичное, но замечательно нежное лицо с грустной улыбкой и глубокими глазами под густыми бровями. На лице комиссара ясно читалось опасение за этот народ, порученный, по твердому убеждению генерала, самим Богом его попечению. Том инстинктивно вместе с другими наклонил голову, чувствуя, что перед ним герой.
В первую минуту молодой человек видел только комиссара, но когда коляска въезжала на двор, он разглядел в ней Грэс Эльтон. Сердце юноши забилось под нарядом, снять который значило поступить неблагоразумно. Грэс сидела на передней скамейке и не отрывала глаз от сэра Генри. Губы ее были полуоткрыты, будто она только что говорила. Тому показалось, что на дорогом ему лице лежала тень заботы.
Видение скрылось. Смущенный Хусани шепнул молодому человеку, что за ними наблюдают, и именем всего, что было ему свято, умолял уйти.
— Есть у нас с собой европейское платье для меня? — спросил Том.
— Нет! Ваше сиятельство, помните, что наш багаж остался позади.
— Следовало захватить. Я отдал бы все, что имею, лишь бы побывать сегодня в бальной зале.
Хусани колебался.
— Господин может быть там, если только даст слово не выдать себя…
— Разве это возможно?
— Весьма легко. На бал приглашено несколько знатных индусов. Если вашему сиятельству угодно будет назвать себя раджой Гумилькунда и щедро одарить прислугу, вас пропустят.