Наследник Тавриды
Шрифт:
— Пока вы нижете бисер, — воинственно мяукнула Гурьева, — эта… la petit Worontsoff скупила все приличные туалеты нынешнего сезона и потребовала, чтобы ей доставлялись новые парижские платья, прежде чем их выставят на продажу!
Последнее было неправдой. Но потрясло собравшихся до глубины души. Дамы вскрикнули. Неслыханная наглость! Они не станут ходить в обносках наместницы!
— Это неприлично, — сказала Роскана Эделинг, наклонив вперед коровью голову на короткой шее, точно собиралась бодаться. Фрейлина высочайшего двора, она не отличалась красотой, но слыла
— Воспитана? Кто говорит о воспитании? — взвилась до сих пор молчавшая госпожа Ланжерон. Необщительная и мрачная, она редко подавала голос, но уж если высказывалась, то с крайним ожесточением. — Деревенская дурочка, которую его сиятельство вытянул из Богом забытой глуши под Белой Церковью!
Филипп Филиппович прикусил губу. Забавно наблюдать, как одесская мещанка честит урожденную аристократку, любимицу вдовствующей императрицы. Но вслух он ничего не сказал. Была нужда? В здешнем обществе его принимают и ценят именно за скрытое недоброжелательство к наместнику. И к его супруге.
— Взгляните, кем она себя окружила! Чего стоит Ольга Нарышкина? — продолжала Ланжерон. — Не удивлюсь, если вскоре мы услышим о ее собственных похождениях.
— Этот Пушкин, он волочится за Собаньской или за Ризнич? — осведомилась Гурьева, приняв из рук лакея чашку крепкого кофе.
Вигель ерзнул на стуле.
— Мне кажется, наш поэт, как Отелло в Дездемону, влюблен в ее сиятельство. И ревнует с неистовством мавра.
— Ревнует? Помилуй Бог! — со смехом воскликнула Эделинг. — А кто злодей Яго?
Филипп Филиппович погрозил дамам пальцем.
— Приглядитесь к кузену. И вам многое откроется.
Гельсингфорс.
— У меня нет никакого желания вас обманывать! — Молодой человек сидел за столом в гостиной Закревских и таращил на генерал-губернатора глаза. Он робел и даже чуть заикался. Но гнул свое. — Когда я проезжал через Вильно, то видел вблизи города полки Литовского корпуса.
— А зачем вы вообще дали крюк, вместо того чтобы ехать прямо к месту службы? — Арсений Андреевич кипятился уже не первую минуту.
Гость засопел и уперся глазами в пол.
— Любопытно стало. Никогда не бывал.
Вот! Новое поколение! Ни малейшей ответственности! И ведь служит не просто так, а штрафником. Рядовым, после того как чуть не потерял дворянство! Все равно без царя в голове! Стишки строчит!
Впрочем, раздражение генерала было связано не столько с молодым поэтом, сколько с принесенной им вестью. Какого черта Литовский корпус делает в Литве? Так близко от границы с собственно-русскими губерниями? Учения? Это он понимает. Но польским войскам положено топтаться гораздо западнее. Может, между августейшими братьями есть договоренность о совместных маневрах? Но тогда почему ему, командующему корпусом в Финляндии, ничего не известно о намеченных передислокациях?
Мальчик сопел и хмурился. Аграфена с укором взирала на мужа.
— Я правду говорю, — чуть не заплакал Боратынский. — Зачем мне лгать?
— А зачем вам было воровать двести рублей? — окоротил его начальник. Хотя про себя подумал: «В том-то и беда, парень, что я тебе верю».
Поэт вспыхнул.
— Я для того и пошел в солдаты, чтобы выслужить прощение.
Он встал, но Арсений махнул рукой, приказывая гостю оставаться на месте. Глупая история! Все зло от закрытых учебных заведений. Там черти чем дети балуются. Придумали какое-то общество «мстителей» — небось, за спущенные для порки штаны — и обчистили квартиру педагога. Чуть не лишились чести. К счастью, Боратынскому попался умный дядя, сказал стервецу: «Благодари Бога, что родился дворянином. Служба все смоет». А тот послушался. Закревский прикомандировал мальчишку к штабу.
— Вы не должны на меня сердиться, Евгений Абрамович, — сказал генерал. — Сведения, привезенные вами, более чем важны. И я настоятельно прошу: никому о них не говорить. Проезжая через Петербург, вы слышали, что государь болен?
— Да-с, — сердито отвечал юноша. — Весь город об этом судачит. У его величества рожа на ноге, он был при смерти.
— Допивайте чай и ступайте по своим делам, — распорядился генерал-губернатор. — Возможно, вам придется снова совершить путешествие в Вильно.
Аграфена ободряюще улыбнулась гостю. Мальчик был свежий и румяный, как яблочко. Так и хотелось его схрупать!
— Думаешь, врет? — спросила она, когда Боратынской ушел.
— Все литераторы врут. Это их профессия. — Арсений начал расхаживать от окна к столу. — Не знал бы я его дядю, топал бы он сейчас по плацу, а не в штабе груши околачивал. Однако, — генерал резко завернул у этажерки с книгами, — проверить стоит. Но так, чтобы никто не заметил нашего интереса. Ты, кажется, хотела прокатиться в Вильно…
— Да, — начала с воодушевлением Аграфена, — там галантерейные лавки, не чета Гельсингфорсу! Что такое шведские тряпки против французского белья? — Она осеклась и уставилась на мужа глазами-блюдцами. — Ты хочешь отправить меня на разведку? Сенечка! Я тебя умоляю! Пошли меня с тайной миссией! Не пожалеешь!
Буря ее восторга насмешила генерала.
— Никаких разведок. — Он сел обратно за стол и знаком приказал супруге налить еще чаю. — Просто прогулка. С тобой поедет мой адъютант Львов, смышленый малый. И этот шалопай. Куда ж его девать?
Одесса.
Угол Ришельевской и Дерибасовской напротив театра был местом сбора извозчиков. Ветер с моря трепал их широченные армяки, стянутые в поясе сафьяновыми ремнями, и норовил сдуть высокие шляпы, удерживавшиеся на головах одной тяжестью медных пряжек. Кучер Береза, мужик осадистый и крепкий, проезжался шагом вдоль фасада гостиницы Рено, смекая раньше других подцепить седока, буде тот выйдет из дверей. С час ему не везло, дело близилось к полудню, и стоило на минутку заглянуть к Папе-Косте, где извозчикам перепадало по кружке пенного: не зря они на все лады хвалили пассажирам греческий трактир.