Наследники
Шрифт:
И впрямь, на ногах старухи белели липовые лапоточки. В чистом сарафане празднично и торжественно выглядела бабка.
— Никак на Кыштым собралась? — воззрился на старуху Ивашка.
— Нет, сыночек, не добрести мне до родной земельки. Услышала я вчерась гром дальний и подумала — идет государь-батюшка! Несет он расплату нашим притеснителям. Ох, хоть бы в очи его поглядеть!
Казак подсел к огоньку и молча выслушал старуху. Из глаз ее выкатилась жаркая слезинка.
— Хоть одним глазком взглянуть на ясного сокола, да силушки уж нет. Уходилась…
— Садись,
— Есть такая травинка. Ой, есть! Приложишь к ранке, отойдет боль, а на десятый день возвратится здоровьице…
Старуха заползла в свою лачугу, добыла ладанку, подала ее казаку. Вручив травку, она присела у костра и огорченно сказала:
— И то старая подумала, да можно ли соваться ему на глаза? До меня ли ему! Нет, нет! — Она грустно покачала головой. — Езжай один! И так мне радостно, что хоть капельку доброго могу для него сробить. Ну, сынок, торопись!
Ивашка согласился со старухой. Быстро вскочил на коня и понесся в степь, а на пригорке долго темнел силуэт маленькой старушки. Степное марево постепенно укрыло его…
В ночь полегчало Пугачеву от Олениной травы, опухоль стала спадать. Наказал он сбираться в поход. Утром заиграли трубы, загремели бубны: конники выступили вперед. Клонился долу ковыль, разбегались неведомые тропы, поднялись птицы над степью. Станичники запели песню:
Ах ты степь ли, степь наша родная, Ты неси коней глаже скатерти… Мы задумали дело правое, Дело правое, думу честную…Ветер развевал конские гривы, звенели удила. Осененный знаменами, в голове ехал Пугачев. Впереди неслись птицы, позади кралось зверье…
Неподалеку от Верхнеяицка из-за горы выплыло пыльное облако — показалась рать.
«Быть драке!» — решил Пугачев и стал выглядывать места. Но в эту минуту его острый глаз заметил вестника. На сером коне широким махом скакал казак. Навстречу ему Пугачев выслал Грязнова.
Рати остановились, разделенные холмами, и стали выжидать. Улеглась пыль, смолкли голоса, только кузнечики в ковыле неутомимо завели свое надоедливое цырканье. Подбоченясь, сидел Пугачев на белом коне.
Вот Грязнов оторвался от вестника и поскакал прочь. Пугачев облегченно вздохнул. На скаку Грязнов махал шапкой и кричал:
— Свои!.. Свои!..
Подъехав к Пугачеву, он вытянулся в седле и молвил радостно:
— Ваше величество, полковник Белобородое помощь ведет!
Емельян Иванович махнул рукой. Снова заиграли рожки, забили в бубны, взвилась песня:
Коль придется покориться нам, Сложим головы непокорные. Под катов топор, под страшный удар Сложим буйные, эх, да головушки…С кургана в падь навстречу Пугачеву на добром коне спускался высокий плечистый всадник. Не доезжая, он соскочил с коня и пошел неспешным, чинным шагом. Было в его движениях что-то уверенное, хозяйское. Держался он прямо, строго.
Пугачев сам сошел с белогривого и двинулся навстречу. Они сошлись на степном перепутье, обнялись и трижды поцеловались.
Конь о конь повели они войско мимо Верхнеяицкой крепости. Через ордынцев дознался Пугачев: сидит за валами и тынами крепости прибывший с дружинами генерал Деколонг. Сжигая мосты, разрушая паромы, пугачевское войско свернуло на Карагайскую. В крепости за полусгнившим заплотом притаились в обороне старые да дряхлые инвалиды. Завидев на курганах повстанцев, смотритель, прапорщик Вавилов, закрыл ворота. Тишина легла на степь. Жарко пригревало солнце, блестели под ним солончаки да струилось марево.
«Господи боже, да будет воля твоя!» — взмолился старый прапорщик, снял треуголку и перекрестился. В эту минуту из-под парика выглянуло простое мужицкое лицо, загорелое, с рябинами. На башкирском коне к заплоту подъехал Белобородов. Солдаты не стреляли в него:
— Эй! — закричал атаман. — Отзовись, добрая душа! Отворяй ворота!..
— Слышь-ко! — отозвался из-за тына прапорщик. — Чего орешь? Тут не кабак, а крепость! Фортеции с бою берут!
— Не перечь, служивый! — выкрикнул полковник. — У нас пушечки, ядрышки и конников тьма! Идет сюда сам государь Петр Федорович!..
— Слышь-ко! — опять откликнулся смотритель. — Дайко помыслить!..
За тыном пререкались солдаты. Заплот был ветхий, прогнил, ворота пошатнулись, под дырявым скатом их поблескивал медный крест. Тут послышался тихий голос прапорщика:
— Слушай, кто ты? Коли старшой, то знай: рассудили мы выйти в поле, сдать фортеции под уговор: не рушить нашу воинскую честь, отпустить с барабаном!
— Слово даю! — посулил атаман и поманил своих.
Прапорщик распахнул ворота и вывел десяток старых солдат. Развернулось знамя, ударил барабан.
— К сдаче готовы! — закричал прапорщик казакам.
Крепость заняли, годные пушки забрали, порох положили на телеги, а тын и домишки предали огню. К небу взвился дымок, затрещало сухое обветшалое дерево.
На дороге поставили барабан, и на него уселся Пугачев. К нему подвели прапорщика. Старик в изношенном мундирчике, в помятой треуголке отсалютовал сабелькой и вытянулся в струнку.
— Желаешь нам, государю, служить? — спросил Пугачев.
— Рад стараться, ваше величество! — четко, раздельно отозвался прапорщик.
— Коли так, верстаю казаком! — сказал Пугачев и махнул рукой: — Эй, обрядить по-нашенски!
Прапорщика подвели к колоде.
— Ну, клади голову на плаху! Клади сейчас же, некогда вожжаться с тобой! — закричал бородатый кержак и ухватился за топор.
Прапорщик задрожал.
— Батюшка, да за что же? — взмолился старик. — Фортеции ведь я по доброй воле сдал…
— Молчи! — прикрикнул мужик и схватил его за косичку.
Старик придвинулся к колоде и рухнул перед ней на колени.