Наследство Пенмаров
Шрифт:
— В чем дело, сынок? Ревнуешь?
Я тупо на него уставился, а он положил мне на плечо руку дружеским жестом, как часто делал на шахте, и произнес со странной, кающейся честностью:
— Прости, больше не буду. Я просто хотел показать тебе, вот и все.
Наступило молчание, но когда я спросил, с трудом подыскивая слова: «Что показать?» — он сказал, удивленный, словно это было самой естественной вещью на свете:
— Правду, конечно. Что же еще?
И тогда я все понял.
Мы
Не знаю, что думала Хелена. Она, должно быть, знала, что иногда я не прихожу домой ночевать, но ничего не говорила, а я ничего не говорил ей. Видел я ее очень мало. Я чаще видел свою мать, которую навещал регулярно раз в неделю. Ближе к Рождеству я начал время от времени заходить к ней с Тревозом, но матери Тревоз не нравился. Она ничего не знала о том, что происходит между нами, но, хотя и была с ним очень вежлива, я видел, что она радуется, когда я прихожу один.
Пришла весна, весна 1930 года. Конец был уже очень близок, хотя я этого и не знал. Конец приближался очень быстро. К исходу апреля до него оставалось всего четыре месяца. Времени оставалось мало.
Прошел май. Потом июнь и июль. Ничто не подсказывало мне, что может случиться. Мы каждый день ходили на шахту и каждый вечер, как всегда, уходили из раздевалки. Не было никаких предчувствий, никаких предзнаменований, просто все лето, до самого конца августа, шла наша обычная рабочая жизнь.
И тогда-то, тридцать первого августа 1930 года, пришел конец моему миру.
Тот день ничем не отличался от других. Утром я спустился в шахту, а во время обеденного перерыва вместе с Тревозом съел свой сандвич на сорок втором уровне под морем. Когда мы пообедали, я сказал:
— Мне нужно подниматься. Приедут из грузовой компании, чтобы обсудить проблему этих чертовых креплений, мне нужно встретиться с ними в конторе. Пока.
— Хорошо, — согласился он. — Пойдешь сегодня в паб?
— В семь?
— Да. — Он улыбнулся. — Если придешь раньше меня, закажи мне стаканчик сидра и смотри не выпей, пока я не приду!
Я засмеялся, помахал рукой, повернулся, и вместе со мной повернулся луч со шлема, указывая мне дорогу вдоль по длинной галерее к главному стволу.
Больше я Тревоза не видел.
Поднявшись наверх, я переоделся, вышел из раздевалки и пошел через двор к себе в контору рядом с бухгалтерией. День был пасмурный, но тихий, воздух был чист. Помню, что оглянулся на мыс Корнуолл, увидел, как ясно выделяется на фоне серого летнего неба моторный цех Леванта. Дойдя до конторы, я вошел, закрыл дверь, повернулся, чтобы повесить плащ, который был перекинут через руку.
Тогда-то и случилось странное. Я протянул руку, чтобы повесить плащ, но стена, казалось, отодвинулась на дюйм от моей протянутой руки, и я не попал на крючок. Плащ упал на пол. Я чертыхнулся, и в этот момент все предметы на столе: ручки, карандаши, пепельницы задребезжали, под ногами завибрировал пол.
Первой моей мыслью было, что земля под хлипким зданием конторы сейчас провалится. Я выскочил во двор. К своему удивлению, я обнаружил, что земля под ногами все еще дрожит, а когда огляделся, то увидел, как из стены рядом со мной выскочил кирпич и с кряканьем упал на землю.
Но прежде чем я смог оправится от удивления, вибрация прекратилась. Я подождал, все еще в напряжении, но все вокруг, насколько хватало глаз, было неподвижно.
Дверь конторы Уолтера Хьюберта распахнулась, оттуда выскочил Джан-Ив. Он побелел.
— Что это, черт побери?
— Не знаю, — сказал я, но я знал. Я тогда уже догадался, что происходит. Это был толчок землетрясения, явления для Корнуолла и юга Англии редкого, но не неизвестного. Толчки редко причиняли серьезный ущерб и не заслуживали ничего, кроме маленькой заметки в местной газете.
Кровь застыла у меня в жилах.
Я побежал. Я все бежал и бежал, отмахиваясь от людей, которые спрашивали, что происходит, я бежал и думал только о своей шахте. О нижних уровнях я не беспокоился. Они были новыми, сбитыми крепко и выдержали бы небольшой толчок, но не вся Сеннен-Гарт была новой. Неожиданно из глубины моей памяти выплыли слова начальника шахты Левант, который говорил мне, когда я был еще ребенком: «Ты когда-нибудь слышал о завалах? Знаешь, что бывает, когда деревянные крепления такие гнилые, что их можно разрушить одним пальцем? Если в западной части Сеннен-Гарт будет завал, знаешь, что будет?»
Теперь я знал, что будет. Это знание охватило мне сердце ледяными пальцами, оно душило меня, и когда я добежал до главного ствола, то смог только выдохнуть:
— Где подъемная машина?
— На двести двадцатом уровне, сэр. Мне…
Я схватил телефон, закрутил ручку. Телефон работал, но никто не отвечал. Вокруг меня столпились люди, но я их почти не замечал. Я ничего не видел, кроме телефона, моей последней связи с друзьями под землей, и ничего не ощущал, кроме подползающего страха.
— Отвечайте, — твердил мой голос. — Отвечайте.
Но первой мне ответила шахта. Из главного ствола эхом поднялся дикий шум, отдаленный перекатывающийся гром из самого сердца шахты. Шокирующий, примитивный и все уничтожающий шум. Он перекатывался и перекатывался, словно конца ему не было.
Я швырнул телефон, выбежал наружу. Пересек двор, перебрался через горы шлака и пополз к шахте, которую исследовал ребенком. Я слышал только собственное прерывающееся дыхание и звяканье обуви по камням, а далеко-далеко, в другом мире, гудела пустота моря.