Наследство последнего императора. 1-я книга (II)

Волынский Николай

Его слова неожиданно вызвали в ней вспышку раздражения.

– Лучше бы промолчал! Вы, большевики, известные соблазнители доверчивых душ – как я могла забыть! Совсем потеряла бдительность! А ведь еще несколько секунд назад мне показалось, что ты – живой человек! А ты, оказывается, не человек, а пропагандистская машина. Хоть бы пожалел меня, не давил своей пропагандой!.. Я же тебе только что сказала – всё! Я ушла от вашей мужской жизни. Хочу немедленно уйти!

Яковлев вздохнул и покачал головой.

– Это не так быстро получится, –

мягко возразил он. – И ты лучше меня знаешь, что я прав. Все будет у нас, но не так скоро, как мы хотим.

Но она уже сама осознала, что неправа. Однако пожалеть о своих словах не успела.

Раздался деликатный стук, потом дверь мягко отъехала в сторону, и из тамбура послышался тихий голос матроса Гончарюка.

– Товарищ комиссар, – сказал он, не входя в салон. – Василий Васильевич! Глафира Васильевна! Скоро станция. Семафор нам зелёный.

– Так быстро? – удивилась Новосильцева.

– Так ведь уж ночь прошла, – тихо ответил матрос.

Новосильцева в ужасе широко открыла глаза и схватила сорочку.

– Я всё слышал, Павел Митрофанович, – отозвался Яковлев. – Спасибо, голубчик.

Гончарюк осторожно притворил дверь, клацнула защелка.

Когда Новосильцева вышла из салона, матрос все еще стоял у блиндированного окна вагона. Она смущенно улыбнулась ему, он кивнул и отвернулся к окну.

Поезд загрохотал на стрелках и стал снижать скорость. Они въезжали на станцию Тюмень.

18. Комиссар Яковлев. Тобольск

ПРОЕХАВ почти десять часов без передышки, отряд остановился в небольшой, на пятнадцать дворов, деревне Дальние Выселки. До Тобольска оставалось всего сотни полторы верст, но люди и лошади выбились из сил. И комиссар Яковлев приказал сделать привал на полтора часа. Дозор отправился вперед.

Через час дозорные вернулись с тем же сообщением, что и два часа назад: отряда Заславского не увидели. Но в том, что он впереди, сомнений не было, это подтверждали следы лошадиных копыт.

– Хорошо идут, – сказал Зенцов-старший, – хотя тоже без отдыха. Только что-то непонятное… Маловато их.

– Григорий, – спросил комиссар младшего Зенцова. – Ты говорил, что их должна быть сотня.

– Да, – подтвердил младший брат. – Не должна, а точно сотня. А что?

– А то, – заявил Павел, – что следов на сотню лошадей не наберется. Вполовину меньше – да. А сотня – нет.

– И сколько же их? – спросил Шикин.

– Примерно пятьдесят верховых. Ну – шестьдесят, и никак не больше, – ответил Павел Зенцов.

– Как это ты высчитал? – фыркнул младший брат.

Старший огорченно вздохнул и, не отвечая, повернулся к Яковлеву:

– Вот, товарищ комиссар, видишь? До чего же бестолковая молодежь нынче. Разве мы такими были? Нет, чтобы потом – тихонько, скромно подойти, чтобы глупость свою не показывать, и спросить: «Брательник, научи, как определять по следу, сколько верховых прошло?»

Так нет же – он экзаменты устраивает старшему да еще на людях. При боевых товарищах! На штабном совещании!.. Повторяю для тех оболтусов, которые слушать не умеют: всадников перед нами прошло не больше пятидесяти. В самом крайнем случае, шестьдесят. Но уж никак не сотня.

– Они, наверное, уже в Тобольске, – предположил Шикин.

– Недалеко от него, – согласился Зенцов-старший. – Резво идут.

– Будем надеяться, – проговорила Новосильцева, – что полковник Кобылинский просто так Романовых им не отдаст. И у нас будет еще немного времени.

Расположились в крайней избе, где жила вдова солдата, погибшего в пятнадцатом году. Она осталась с пятью детьми. Старший мальчишка раздувал сапогом самовар. Братья носили ему щепки и сосновые шишки из леска, который начинался сразу за огородом.

Вдова вытащила из погреба два ведра картошки, трое солдат сели ее чистить, а матрос Гончарюк своим огромным золингеновским тесаком вскрывал английские консервы, на которые дети смотрели во все глаза. Они никогда не видели такого мяса – запакованного в железо и так аппетитно пахнущего, что сводило кишки в пустых животах.

Павел Зенцов откашлялся.

– Есть еще два интересных обстоятельства, – сообщил он. – Кобылинский будет там не один.

– Что значит – «не один»? – спросил Яковлев. – Откуда ему ждать помощи?

– То есть, я хотел другое сказать, – уточнил Зенцов. – Он не один столкнется с Заславским, если придется: этот Шимон – не единственный претендент на Романовых. Из Омска и Тюмени двинулись еще два отряда. И тоже за царем.

– Да, знаю, Белобородов предупреждал, – подтвердил Яковлев.

Матрос Гончарюк, выставляя на стол открытые банки с тушенкой, на которых было написано большими красными буквами «Stewed meat» 24 , подал реплику:

– Как же они там разберутся, кто свой, кто враг? Полгорода переколошматят…

24

Тушенка.

– Ничего там не произойдет! – заявил Гузаков – он со своими людьми тоже присоединился к Яковлеву. – Воевать они не умеют. По пьяному делу подраться или выстрелить в спину из-за угла, поставить к стенке безоружного – это могут. А на серьезное – нет, не способны. При первых же выстрелах разбегутся – и одни, и другие.

– Почему? – спросил Шикин. – Ты их знаешь? Всех?

– Не каждого, но, в общем-то, знаю, – ответил Гузаков. – Сплошь пьянь, рвань и эсеры!

Главный пулеметчик Росляков недовольно кашлянул и повернулся к Гузакову. Он сам был эсером, долго состоял в партии и только месяц назад из нее вышел и стал большевиком. И Яковлев отозвался немедленно, чтобы не дать разгореться спору: