Наследство последнего императора. 1-я книга (II)
Шрифт:
– Понял, – кивнул Гончарюк. – Насчет тарматрасов…
– Тарантасов.
– Да, тартасов… Их, по правде сказать, мне еще не приходилось видеть.
– Среди наших людей, деревенских, наверняка, есть знающие мужики. Вот их и организуйте. Только сена побольше положите. Детей все-таки надо везти. И женщин.
Гончарюк взял под козырек и направился в местную комендатуру. По случаю теплого дня он сменил шапку на бескозырку; ее черные ленты в золотых, немного потускневших якорях, развевались на весеннем ветерке, широченные черные клеши подметали деревянный тротуар, а пуговицы на бушлате нестерпимо горели медью так, что прохожие оглядывались на него: здесь матросов видели редко.
А Яковлев направился в «Дом свободы» – он был в ста шагах от гостиницы.
Полковник Кобылинский внимательно прочел мандат комиссара, пристально изучил подписи и печати, которые все равно
– Евгений Степанович, – прервал молчание Яковлев. – Другой законной власти, кроме советской, в России нет. И полагаю, в ближайшее время не предвидится. Естественно, не все её пока признают и принимают.
Кобылинский молча кивнул.
– Полагаю, – продолжал Яковлев, – вы уже знаете, что в Самаре появился некий комитет по спасению учредительного собрания, и уже задумывались, что это может быть такое. Слышали, наверное, и о Каппеле. Он собирается создать антибольшевистский фронт от Самары до Казани. Из какого-то омута выплыл адмирал Колчак. Теперь он – сухопутный «флотоводец». Его готовят к власти англичане. Вскоре в этих местах развернутся масштабные военные действия, кое-где уже загорелось… Может, действительно, возникнуть фронт, даже не один. В общем, пахнет самой жестокой и страшной войной – гражданской, когда пленных берут мало… Но все на свете имеет предел. И гражданская когда-нибудь закончится. Советы победят, сомнений в этом у разумного человека быть не может. Дальнейший путь России уже определился. Так что неплохо бы определиться и вам. И иметь в виду: основная масса народа пошла за большевиками. Потому что большевики дают народу то, что не собиралась дать ни одна партия: мир всей России, фабрики – рабочим, землю – крестьянам, и просвещение – всему народу.
– Мир!.. – передернул плечами Кобылинский. – Разве это мир? Самая позорная капитуляция за всю историю России! А знаете ли, как народ называет брестский мир?
– Как же, интересно бы узнать?
– «Похабный мир».
Яковлев как-то странно посмотрел на полковника.
– Тогда, Евгений Степанович, по вашим же словам выходит, что народ, называя так брестский мир, всецело поддерживает Ленина!
– Позвольте узнать, отчего же вы так думаете? – удивился полковник.
– Дело в том, – пояснил Яковлев, – что первым, кто назвал договор с немцами «похабным», был именно Ленин.
– Зачем же было подписывать? – хмыкнул Кобылинский.
– А чем прикажете воевать, Евгений Степанович? Армию Временное правительство уничтожило. Ведь не по приказу Ленина русские солдаты стали отказываться стрелять в немцев, а немцы в русских. И эти братания с обеих сторон фронта – они начались еще в шестнадцатом… Кстати, напомню ход событий в Бресте. Переговоры с немцами вели Троцкий и Альфред Иоффе. И, как сообщал газетам австрийский дипломат Чернин, который тоже участвовал в переговорах, оба большевика, очевидно, забыли, зачем приехали в Брест: оба немедленно превратили переговоры в митинг. Два дня подряд с утра до вечера произносили пропагандистские речи, не давая немцам произнести хоть слово. На третий день Троцкий заявил: «Ни мира, ни войны! Договор не подпишем и армию распускаем». Немцы должны быть благодарны Троцкому до гробовой доски. Кто бы им еще сделал такой подарок – распустить армию во время войны! Дальше вы знаете: немцы, не встречая сопротивления, одним прыжком захватили западные территории России, оккупировали Украину, Белоруссию, нанесли остаткам российской армии сокрушительный удар на псковском направлении. До Петрограда им оставалось девять часов по железной дороге. Естественно, на вторых переговорах их условия стали намного жестче. Могли они быть другими? Прошу, скажите: могут быть мягкими подобные требования в подобных условиях? Когда у одной стороны армия есть, а у другой нет?
– Ответ, наверное, очевиден, – нехотя согласился Кобылинский.
– Тем не менее, Ленин уверен, что мы разорвем брестский мир уже в этом году. Сейчас нужна хоть небольшая передышка, чтобы создать новую армию – истинно народную.
– Хотелось бы верить, – с сомнением произнес Кобылинский, – но не получается. Боюсь, вы несколько обольщаетесь. Сторонники у вас, безусловно, есть – в Петрограде, в Москве, может быть, еще в нескольких крупных городах по ту сторону Урала. Но здесь?.. В краю зажиточного крестьянства? Зачем им советская власть? За что им кровь проливать? У них все есть и без совдепов!
– Глубокое заблуждение, – возразил Яковлев. – Земли, пригодной для обработки в умеренных широтах в Сибири мало. Расслоение среди крестьян здесь, действительно, меньшее, чем в европейской части. Но оно все равно огромно и невыносимо. Вы эти места не знаете, а я прожил тут немало. Положение рабочих большей частью хуже скотского. Условия работы и жизни на большинстве сибирских фабрик не изменились со времен первых
– Каким же образом? – усмехнулся Кобылинский.
– Будут восстанавливать старые порядки. Отбирать и возвращать землю крестьянским мироедам и помещикам. Будут коллективные порки. Массовые казни. Как, по-вашему, к кому пойдет народ за защитой?
И все же ему не удалось поколебать скепсис Кобылинского.
– Мне приходилось слышать и о других настроениях – тоже обоснованных, – он испытывающе посмотрел на Яковлева.– Они сводятся к тому, что Сибирь непременно отпадет от России и станет самостоятельным государством.
– Совершенно верно, Евгений Степанович, вы правы, – заявил Яковлев.
– Отпадет?
– Правы в том, что такие мнения, действительно, есть. Мне тоже приходится чуть ли не каждый день выслушивать подобные сказки. Даже надоело, признаться. Но разговоры эти определенно не на пустом месте возникают. Господин Колчак, например, намеревается создать здесь своего рода «Новый Сион» или «Новый Израиль», если пользоваться терминологией Библии… Может быть, у него и получится. Но очень ненадолго. Если Россия без Сибири еще жить сможет, – плохо, но сможет, то Сибири, а значит, и русским, находящимся здесь, без России – никак.
Кобылинский деликатно кашлянул.
– Вы ведь тоже русский человек, Василий Васильевич, не так ли?
Яковлев кивнул:
– Да. Что-то вызвало у вас сомнение? – спросил он.
Кобылинский смутился.
– Прошу простить меня и понять правильно. Я не хотел бы, чтобы вы мои слова восприняли как знак неуважения к вам или как отсутствие воспитания. Это совсем не так! Я совсем о другом. Вот вы, Василий Васильевич, употребили удивительные слова: Колчак может создать «новый Израиль». А разве эти самые… «товарищи», – ваши коллеги-большевики – уже не создали для себя таковой на европейской части России? И здесь разве не ухватились строить его? Именно «Новый Израиль» – только в прямом смысле этих слов! Кто у вас главный в Москве? Кто сделал революцию, а теперь засел в Кремле? Ее возглавил Троцкий-Бронштейн. Он – отец переворота 25 октября. Он сыграл тогда главную роль, – об этом я прочитал в ваших же большевистских газетах. Ваш Ленин именно так о Троцком и пишет. А с Троцким-Зиновьев-Апфельбаум, Каменев-Розенфельд, Свердлов, Дзержинский, Нахамкес, Нахимсон, Иоффе, Губельман и еще много-много таких же… Правда, где-то там сбоку Ульянов-Ленин мелькает, да ведь и он, говорят, картавит, как самый настоящий Рабинович! Да у него прадед, кажется, был евреем или дед. Правда, в православие перешёл. Значит, не еврей. Кто возглавляет тайную полицию в Петрограде? Урицкий! Кто управляет юстицией? Ею управляет в высшей степени «народный» комиссар Штейнберг! Кто ведает самым большим богатством России – ее землей? Еще более «народный» комиссар Яковлев! Знаю, что не вы, знаю!.. Кто-то может подумать, что он, по крайней мере, – ваш однофамилец. Но ведь настоящая фамилия его Эпштейн! И сколько их прячется за русскими фамилиями? Что можно ожидать от Эпштейна русскому крестьянству? А в правительстве, в вашем Совнаркоме ни одного русского-то нет, сплошь – тот «народец»! Уж простите меня за резкость!.. Я готов дать вам любую сатисфакцию, какую потребуете.
Комиссар Яковлев ничего не потребовал.
– Не волнуйтесь, Евгений Степанович, – успокоил он полковника. – Я не в Смольном институте благородных девиц воспитывался. Но хочу кое-что уточнить. В составе Совнаркома всего лишь один еврей. И тот – Троцкий. Еще один поляк, один грузин, остальные все русские. Так что насчёт «еврейского засилья» – вранье. Тем не менее, вы коснулись весьма замечательного и сложного момента. Этот, как вы изволили выразиться, «народец» сыграл весьма серьезную роль в революции. И среди них масса честных, искренних и бескорыстных людей, для которых нет ни евреев, ни русских. Есть трудящиеся и есть их угнетатели. В свою очередь, я искренне убежден, что в советской России навсегда исчезнет еврейский вопрос, как, впрочем, и русский, когда будет покончено с главным злом – с эксплуатацией человека. Когда труд станет свободным, образование доступным, а старость трудящегося человека – надежно обеспеченной. Когда граждане новой России люди будут работать не на Рубинштейна, Рябушинского или Иоллоса, а на себя. И тем самым на общество в целом. Ежели у всех граждан советской России будут равные возможности, то какая разница, какой вы национальности? Закон не даст никому преимуществ. Зато равные права даст всем. Мы говорим не о равенстве в нищете, а о равенстве перед законом, равенстве возможностей. Об отсутствии особенных привилегий для кого-либо. Такое государство мы и хотим построить. Государство свободного труда. Ради такого дела стоит жить.