Наследство последнего императора. 1-я книга (II)
Шрифт:
Начальник осторожно скосил глаза в окно и увидел, что главная орудийная башня поезда медленно повернулась и нацелила ствол семидюймовки прямо ему в голову.
– Сейчас, ваше благородие, товарищ командир! Сию минуту, сию секунду! – заторопился начальник. – Сейчас будет зеленый, и стрелочку сейчас переведем, откроем путь, гражданин уполномоченный комиссар.
– Ординарец я, ординарец! Это еще круче, чем комиссар! Комиссар сидит в поезде и ждет семафор. Ждать он не любит. А я люблю пострелять в лоб разным начальникам вокзалов.
Выйдя на перрон, Гончарюк увидел, как поднялась перекладина семафора и вместо красного огонька засветился зеленый. В тот же момент поезд мощно прокрутил колеса и стал медленно отходить от платформы. Гончарюк дождался, пока с ним поравняется штабной вагон, и запрыгнул в него.
В салоне Яковлева шло совещание.
– Таким образом, нам известно, что отряд в сотню штыков под командованием Заславского два с половиной часа назад отправился эшелоном в Тюмень, оттуда – в Тобольск. Что еще, Павел? – спросил комиссар.
Павел Зенцов с небольшим отрядом только что присоединился к Яковлеву.
– Мой доверенный успел только сообщить, что у Заславского приказ крепко помочь нам в случае необходимости. Но главное – внезапно. Чтобы никто из нас и пикнуть не успел.
– От кого конкретно приказ?
– Не сказал. Но отряд из резерва военного комиссара.
– Голощёкин… всё ясно. Садись, – сказал Яковлев и обвел взглядом присутствующих. – Прошу высказываться. Глафира Васильевна, даме – первое слово.
Она встала, вытащила из кармана куртки телеграфную ленту и сложенный листок бумаги.
– Пожалуйста, Василий Васильевич. Получилось.
Это была та самая шифрованная телеграмма из Москвы в Екатеринбург.
– Полагаю… – начала Новосильцева.
– Глафира Васильевна! – остановил ее комиссар. – Прошу вас, сидите. Иначе вы своим разлагающим примером всех нас заставите вытягиваться во фрунт, – усмехнулся он.
Она пропустила его реплику мимо ушей.
– Итак, – продолжила Новосильцева. – У нас уже имеется ряд данных, которые позволяют сделать первые прикидочные выводы. Точнее, предположения. Во-первых, в исполкоме нас встретили несколько раздраженно, но все же не так, как встречают явных врагов. Да, Голощёкин позволил себе хамские выходки, но вовремя остановился. Кстати, Василий Васильевич, позвольте мне воспользоваться своим привилегированным положением и сказать вам несколько неприятных слов.
– Я весь внимание! – отозвался Яковлев.
– Вы совершили большую ошибку. Вам не следовало унижать Голощёкина. Так вы только напрасно вызвали в нем дополнительный приступ ненависти. И теперь он и во сне будет думать, как вам каким-нибудь пакостным образом отомстить дополнительно. Даже вопреки мнению своих коллег по исполкому.
– Принимаю ваше замечание к сведению, – усмехнулся Яковлев. – Но положительную роль в истории товарищей Белобородова и Сафарова тоже не стоит преувеличивать. Арестовывать они нас не стали и стрельбу открывать побоялись. Значит, настоящие «гадости», как выразилась наша Глафира Васильевна, впереди. И плохо не то, что нам придется преодолевать их, а то, что они наверняка постараются застигнуть нас врасплох. Что же касается моего выпада в сторону Голощёкина… Да, наверное, не следовало макать его мордой в помойное ведро. Но Голощёкин, по моим наблюдениям относится к той породе людей, которых нужно в ответ валить немедленно. Бить один раз и сразу наповал. Они уважают только кулак. Да и надоел он мне, если сказать по правде, – усмехнувшись, добавил Яковлев.
– Не самая лучшая мотивация, – проворчала Новосильцева, а матрос посмотрел на нее с большим уважением: ему понравилось слово «мотивация». Комиссар оставил реплику без внимания.
– Позвольте?.. Мне все же кажется, – произнес бывший поручик Керженцев, – что мы имеем дело не с врагами, а с обычной революционной вольницей.
– Хороша вольница! – воскликнул командир эскадрона Шикин. – Хороша! Чуть ли не целый батальон снимается с места, захватывает пассажирский поезд, выбрасывает оттуда пассажиров и отправляется на перехват нашего отряда. И все это на глазах совдепов, чека и боевых групп ЧОНа. Кто может себе такую вольницу позволить? Все у них давно слажено.
– Что у вас, Павел Митрофанович? – спросил Яковлев, не отвечая Шикину.
– Позвольте товарищ комиссар, – поднялся Гончарюк.
Яковлев кивнул.
– У меня почему-то сильная уверенность, что, товарищи из Уралсовета приготовили нам роль брандера.
– Кого? – переспросил Зенцов-младший. – Какого Бендера?
– Брандера, юноша, – пояснил Гончарюк. – это не твой сосед Бендер. Это в морском бою небольшое судно, набитое порохом. Его подводят вплотную к кораблю противника. Закрепляют у борта и подрывают. Брандер взрывается, но при этом уничтожает врага.
Яковлев откинулся на спинку дивана.
– Жду конкретных предложений, – напомнил он. – Теории потом. Глафира Васильевна?
– У меня предложений всего два, – сказала Новосильцева. – Первое: попытаться переподчинить отряд Заславского. Второе: если не получится первое, отряд уничтожить на месте.
Наступила тишина. Мужчины молча уставились на Новосильцеву так, словно не верили своим ушам.
– Принято, – прервал паузу Яковлев. – Приняты оба предложения товарища Колобовой. Какое конкретно – разберемся по ходу дела. Все? Совещание закрыто. Прошу по местам.
Когда командиры покидали салон комиссара, из коридора до Новосильцевой донеслись обрывки фраз:
– Решительная, однако, у нас мадам комиссарка, – неодобрительно заметил Керженцев.
– Да, уж от нее не ожидал, – это был голос Шикина. – «Уничтожить полностью!» Вот вам женщина!.. Надо же! «Уничтожить на месте» – ей как эклер проглотить…
Вечером, снимая нижнюю сорочку и освобождаясь от чулок, она спросила Яковлева:
– Почему ты не дал мне сказать о шифровке? Не доверяешь своим?
Нежно обнимая Новосильцеву и лаская ее грудь, снова расцветающую после болезни, Яковлев шепотом ответил:
– Я доверяю только себе.
– А мне? – шепнула она ему на ухо, прижимаясь к его крепкому, словно высеченному из камня, телу и чувствуя, как его плоть решительно входит в нее.
Он прильнул к ее шее губами. Мягкие шелковистые усы и бородка ласкали ее лицо.
– И тебе иногда, – прошептал он.
Она задыхалась от восторга, чувствуя его силу и его любовь в такт постукивающим колесам поезда.