Наследство рода Болейн
Шрифт:
— Да, сэр, я почти уверена.
— И она по этому поводу нисколько не волнуется?
— Она ни с кем по душам не разговаривает. — Я отпила глоток вина. — Насколько мне известно. Может, она со своими старыми фрейлинами эти дела обсуждает на их языке, да только не похоже. И по углам никто не шепчется. Должно быть, слишком стыдлива. Или слишком осторожна. Верно, старается сохранить тайну — пусть лишь они с королем знают.
— Поведение, достойное одобрения, — сухо замечает герцог. — Хотя для женщин необычное. А с тобой поделиться не захочет?
— Может быть. А что вам нужно узнать?
Он помолчал, потом начал объяснять:
— Союз с Клеве теперь не
У меня кружится голова, как часто бывает при разговорах с герцогом.
— Милорд, вы считаете, что король готов к союзу с Францией и дружба с братом королевы Анны ему ни к чему?
— Совершенно верно. Более того, дружба с Клеве становится помехой. Если Франция с Испанией на нас войной не идут, нам не следует слишком уж завязываться с этими протестантами из Клеве. Лучше войти в союз с Францией, а то и Испанией, быть с теми, кто играет по-крупному. Может, даже с Папой помириться. С Божьей помощью добиться прощения, восстановить старую веру и привести английскую церковь снова в лоно папства. Все возможно, когда имеешь дело с королем Генрихом. Во всем Тайном совете только одному человеку все еще кажется, что герцог Вильгельм Клеве нам совершенно необходим, так и тот человек падет с минуты на минуту.
— Томас Кромвель скоро падет? — Я едва перевожу дыхание.
— Самая важная дипломатическая миссия — прощупать почву во Франции — отдана мне, а не Томасу Кромвелю. Король со мной, а не с Кромвелем делится опасениями, что церковные реформы зашли слишком далеко. Кромвель предложил союз с Клеве. Кромвель устроил брак с невестой из Клеве, был главным посредником. Теперь выходит, что и союз ни к чему, и брак до конца не доведен. Королю клевская кобылка по вкусу не пришлась. Ergo (что, моя дорогая леди Рочфорд, означает «следовательно»), ergo от кобылки неплохо бы избавиться, а вместе с ней и от брака, союза и самого посредника, Томаса Кромвеля.
— И вы станете главным советником короля?
— Все возможно.
— И вы ему посоветуете вступить в союз с Францией?
— Если есть на то Божья воля.
— Говоря о Боге, он и с церковью помирится?
— С Римско-католической церковью, — поправляет он меня. — Если будет на то Божья воля, она снова к нам вернется. Я уже давно только об этом и мечтаю, а со мной вместе — половина страны.
— Значит, лютеранская принцесса нам больше не понадобится?
— Именно так. Она стоит у меня поперек дороги.
— Вам нужна другая претендентка?
Он ласково улыбается.
— Все может быть, все может быть. А вдруг король уже сам выбрал себе подходящую? Он уже кое на кого облизывается, а там, глядишь, ему в голову придет, что это не такая плохая идея.
— Малютка Китти Говард?
Он снова растягивает губы в усмешке.
— А что ждет королеву Анну? — Вопрос мой
Долгое молчание.
— Почем мне знать? Может, согласится на развод, а может, придется ей умереть. Все, что мне известно, — она стоит у меня поперек дороги и лучше бы ей убраться.
— У нее здесь ни друзей, ни наперсников, — нерешительно начинаю я. — Большинство ее соотечественников отправились домой. От братца и матери совета и поддержки ждать не приходится. Ее жизнь в опасности?
— Только если она виновна в государственной измене… — Герцог пожимает плечами.
— О какой измене может идти речь? Она и по-английски толком не говорит, и не знает никого, кроме тех, кого мы к ней приставили. С чего бы ей плести заговоры против короля?
— Про это пока еще ничего не известно. Если понадобится, в один прекрасный день спрошу вас, получится ли из нее изменница. Тогда уж придется предстать перед судом и дать против нее показания.
— Ни за что, — в ужасе шепчу я.
— Разок уже пришлось, — отвечает он насмешливо.
— Ни за что.
ЕКАТЕРИНА
Дворец Уайтхолл, февраль 1540 года
Королева садит перед посеребренным зеркалом, я расчесываю ей волосы. Смотрит на свое отражение, но ничего не видит, глаза совершенно пустые. Ничего себе! Такое замечательное зеркало, отражение четкое, а она даже не смотрит. Да я полжизни провела, стараясь разглядеть себя в серебряных подносах, в осколках стекла, а в Хоршеме — даже в колодце. А она сидит перед великолепным зеркалом, и хоть бы что. Странная она все-таки. Я даже рукав платья с удовольствием рассматриваю, потом слегка наклоняю голову — вот уже видно лицо, поворачиваюсь в одну сторону, в другую — на щеки падает луч света. Улыбаюсь, удивленно поднимаю брови.
Она смотрит на меня. Смущенно хихикаю, она улыбается.
— Ты красивая девушка, Екатерина Говард.
Хлопаю ресницами, глядя на наши отражения.
— Благодарю вас.
— А я нет.
Ужасно — она плохо говорит по-английски, поэтому говорит напрямик, не знаешь, как и отвечать. Конечно, ей до меня далеко, но у нее чудесные длинные волосы, густые, блестящие, лицо милое, кожа чистая, очень красивые глаза. А со мной при дворе вообще мало кто сравнится.
Обаяния ей недостает, слишком уж чопорная. Танцевать не может, петь не может, болтать и то не может. Мы учим ее играть в карты, она понятия о картах не имела, как и о многом другом — о музыке, о танцах, о пении. Она ужасно скучная. А у нас при дворе унылая добродетель не в чести.
— У вас волосы красивые, — отвечаю беспомощно.
Она показывает на свой немецкий чепец, лежащий на столике перед ней, огромный, тяжелый.
— Нехороший.
— Очень плохой. — Я с ней совершенно согласна. — Примерьте мой.
Забавно, начинаешь говорить с ней на таком же ломаном английском. Я даже с девочками теперь так говорю. «Спать сейчас!» — сказала я как-то в темноте спальни, и как же мы хохотали!
Ей нравится мое предложение.
— Твой чепец? Да.
Откалываю булавки, снимаю чепец. Украдкой бросаю взгляд в зеркало — волосы в беспорядке, это напоминает мне Фрэнсиса Дирэма — он любил снять с меня чепец и зарыться лицом в распущенные волосы. Первый раз в жизни вижу себя в таком хорошем зеркале. Невозможно винить короля за то, что я ему нравлюсь, и Джона Бресби, и нового пажа лорда Сеймура. Да и Томас Калпепер не мог отвести от меня глаз вчера за обедом. При дворе я необыкновенно похорошела и с каждым днем становлюсь все лучше и лучше.