Наследство рода Болейн
Шрифт:
— Что случилось с человеком, построившим этот дом? — спрашиваю я Екатерину Говард посреди всеобщего шума. Болтают придворные, на реке кричат чайки, на башенках — грачи. — Что случилось с советником, не угодившим королю?
— Это был кардинал Уолси, — тихонько объясняет она. — Его признали виновным в измене, и он умер.
— Тоже умер? — Я не осмеливаюсь спросить, какой удар сразил того, кто построил Хэмптон-Корт.
— Умер опозоренным. Король отвернулся от него. Такое случается, знаете ли.
ДЖЕЙН БОЛЕЙН
Хэмптон-Корт, март 1540 года
Вот я снова в прежних комнатах в Хэмптон-Корте. Вхожу из сада
Замираю иногда у широкого окна, гляжу вниз на спускающийся к реке сад, и чудится мне — вот-вот увижу Анну и Георга, рука об руку, голова к голове прогуливаются они по усыпанным мелким гравием дорожкам. Вот-вот увижу их снова, как тогда, — я за ними все время следила, из виду не выпускала, замечая маленькие знаки внимания: то он нежно придерживает сестру за талию, то она небрежно склоняет голову брату на плечо. Анна носит под сердцем ребенка и то и дело прижимается к брату, а он невероятно заботлив — еще бы, ведь она вынашивает будущего короля Англии! Когда вырос мой живот, в последние наши месяцы вместе, он и не думал подавать мне руку, поддерживать в минуту усталости. Так никогда и не положил мне ладонь на живот, чтобы ощутить движение младенца, так никогда и не взял под руку, не прижал к себе покрепче. Как же мне теперь не хватает того, чего у нас никогда не было! Будь наш брак счастливейшим из всех союзов, я бы и то не могла горевать больше. Сколько же осталось недосказанного, сколько недоделанного, и ничего уже не изменишь. Когда муж умер, я и сына отослала. Воспитывается у друзей семьи Говард, станет священником, нет у меня на него никаких честолюбивых планов. Я потеряла наследство Болейнов, которое мне полагалось копить для него, а имя ему добром не послужит — оно опозорено навсегда. Потеряв этих двоих, Анну и Георга, я потеряла все.
Милорд герцог Норфолк вернулся из Франции и часами просиживает с королем взаперти. Он теперь в величайшем почете, всем видно — привез королю из Парижа хорошие новости. Нетрудно заметить — наше семейство поднимается вверх, всяк расхаживает с высокомерным видом, наш союзник архиепископ Гардинер чуть ли не на голову вырос, важный такой, на поясе четки, на шее распятие. Партия реформ прямо-таки съежилась. Томас Кромвель с большим трудом сдерживает постоянное раздражение и недовольство, архиепископ Кранмер с головой ушел в свои тихие думы, они оба пытаются добиться свидания с королем, да все без толку. Если я правильно читаю эти явные знаки, наша партия — Говардов и папистов — снова на подъеме. Мы — защитники веры и традиций, с нашей девчонки не спускает глаз король. Томас Кромвель выжал церковь досуха, больше нечего предложить королю. Его протеже-королева английский-то выучить сумела, да только флиртовать ей вовек не научиться. Если бы я была придворным, который еще не знает, к кому примкнуть, не задумываясь выбрала бы сторону герцога Норфолка, к нему бы в друзья набивалась.
Он опять вызвал меня к себе. Иду по знакомым коридорам, устланный сухими травами пол благоухает лавандой и розмарином, за широкими окнами речной простор, полный яркого света, а тени мужа и Анны невидимо скользят передо мной по обшитой дубовыми панелями галерее. Мне чудится подол ее длинной юбки за поворотом, в залитом солнцем воздухе слышится беззаботный смех мужа. Еще чуть-чуть — и я их догоню. Но нет, ни тогда, ни теперь за ними не угнаться. Мне всегда казалось — вот ускорю шаг, обязательно догоню и узнаю тайну, только им одним известный секрет.
Торопливо заворачиваю за угол, а там никого, только стража в цветах семейства Говард у дверей, и им никакие духи не являются. Я снова, как всегда, потеряла этих двоих. Стражник широко открывает дверь, и я вхожу.
— Как королева? — без всякого приветствия начинает герцог, он сидит в высоком кресле за столом, и мне приходится напомнить себе, что он о новой королеве спрашивает, а не о ненавистной, обожаемой Анне.
— В хорошем настроении и выглядит неплохо. — Только ей, конечно, никогда не сравняться красотой с нашей Анной.
— Переспал он уже с ней?
Грубо сказано, но он, видно, устал с дороги, нет у него времени выбирать слова.
— Нет. Насколько могу судить, все еще никак.
Долгая пауза, герцог встает с кресла, подходит к окну. Я вспоминаю, как он стоял тут раньше, выспрашивая меня об Анне и Георге, выглядывал в окно, высматривал их у реки. Он все тогда у меня допытывался, завидую ли я ей, готова ли пойти против нее. Обещал, что смогу спасти мужа, если обвиню золовку. Все хотел узнать, люблю ли я мужа больше, чем Анну, сильно ли огорчусь, если она умрет.
Следующий вопрос прогоняет магию прошлого, которое так хочется позабыть.
— Думаешь, он ни на что не способен оттого, что на него, — помедлил мгновение, — порчу напустили?
Порчу? Я с трудом верю своим ушам. Герцог всерьез спрашивает, не напустили ли на короля порчу, не наложили ли на него заклятие, злые чары? И от этого он ничего не может? Конечно, наши законы говорят, что, если здоровый мужчина теряет свое мужское естество, существует только одна причина — ведьма. Но тут-то всем ясно — болезнь и возраст, какие еще нужны причины? Король безобразно толст, корчится от боли, нездоров и телом и душой. Какая там порча? В последний раз, когда женщину обвинили в том, что она напустила порчу на короля, эту женщину звали Анной, она была моей золовкой и отправилась на плаху по обвинению в колдовстве, а доказательством вины послужили мужская неспособность короля и похоть молодых придворных.
— Не думаете ли вы, что королева… Никому и в голову не придет, что королева… Только не еще одна королева… — Такое ужасное, такое опасное предположение, язык не поворачивается произнести вслух. — Страна не вынесет… не во второй же раз… никто не поверит… Нельзя же так, снова и снова…
— Я ни о чем таком и не думал. Но если он потерял мужскую силу, кто-то навел на него порчу. И кто это, если не она?
Я прикусила язык. Коли герцог готов обвинить королеву в колдовском заговоре, она погибла.
— Просто ему сейчас королева не особенно по вкусу, вот и все. Ничего страшного, вкусы его так переменчивы. Кроме того, он давно не мальчик, да и здоровье уже не то.
Герцог кивает. Я пытаюсь угадать, что он хочет услышать.
— Другие-то ему по вкусу.
— Это-то и доказательство, — ловко вывернулся. — В том и порча, что только с королевой у него не выходит, а значит, у Англии не будет сына и наследника.
— Как вам угодно, — соглашаюсь я. Что тут повторять — король стар и болен, уже не так похотлив, как раньше, женой не интересуется, и только такая маленькая сучка, как Екатерина Говард, может своими уловками и ужимками разжечь в нем страсть.
— Так кто же мог напустить на него порчу? — В голосе настойчивость.
Пожимаю плечами. Какое имя ни назови, считай, человека больше нет. От обвинения в колдовстве против короля так легко не отделаешься, тут дело пахнет смертью. Невиновность свою не докажешь, сколько ни кричи. По новому закону даже намерения, даже мысли изменнические и те наказываются как сама измена. Король Генрих ввел закон, запрещающий думать, а его подданным и в голову не пришло усомниться в правомочности такого закона.