Наследство убитого мужа
Шрифт:
– Намекаешь, что надо сваливать? – насупилась Шура.
– Да, Шура, это необходимо, – решился врач. – Часок-другой он должен полежать под капельницей, ему необходим покой. А потом, извини, вам нужно искать другое место, где он сможет полностью восстановиться…
– Илюша, мы поняли, – кивнула Шура, – можешь не продолжать. Все равно мы тебе признательны… и теперь знаем, к кому везти пациентов с огнестрельными ранениями, – не преминула она подколоть боязливого медика. – Где он находится?
– Второй этаж. Палата номер шесть…
– Изверги вы, – усмехнулась Шура. – Ладно, Илюша, свободен. Кстати, как жена?
– Неплохо. – Он густо покраснел и убежал по своим неотложным делам.
И снова мы
– Господи, почему в наших больницах работают только те, кто ненавидит людей? – недоуменно пробормотала я.
– А ты не знала? – покосилась на меня Шура. – Работа у них такая – ненавидеть людей.
Я погружалась в какую-то тупую прострацию. Временами посматривала на часы – и снова погружалась.
С горем пополам протащился час. Приемный покой опустел. На нас никто не обращал внимания. Уборщицы и дежурная смена толклись в коридоре у переносного телевизора и живо обсуждали то ли новость, то ли важный эпизод любимого сериала. «Ну надо же, – сварливо брюзжала Шура, – вся безумная больница у экрана собралась. Шумят, дремать мешают. Ответственные люди, блин, на ответственной работе…»
Я, видимо, тоже задремала. Очнулась в страхе и завертела головой. Приемный покой наполняла какая-то неестественная вязкая тишина. По улице сквозь застекленные двери сновали зыбкие тени. В приемном покое сидели только мы с Шурой. Я бросила взгляд на настенные часы. Без малого четыре. На улице предутренняя июньская хмарь. Вроде все спокойно… Я осторожно перевела дыхание, покосилась на Шуру. Она не спала, сидела мрачнее тучи.
– Чего дрожишь? Афган снился? – покосилась на меня подруга.
Шуточки у нее весьма специфичные. Я прислушалась к тому, что хотела сообщить интуиция. Голосок ее был слабый, не прослушивался, но на душе было неуютно. Правда, в последнее время это мое привычное состояние.
– Снова «депресняк» одолевает, – проворчала Шура. – Давно замечаю за собой – остро-режущие приступы без всякой видимой причины. Мой лечащий психоаналитик уверяет, что это разновидность депрессивного состояния… как там ее… эффлюэнца – вот. Очень тяжелое состояние, присущее исключительно молодым и богатым людям в обществе потребления. Мы испытываем недостаток мотивации и страшно одиноки.
– Это ты-то молода и одинока? – удивилась я.
– Конечно, еще какая молодая и какая одинокая! Знаешь, какая я в душе молодая? А все эти черти, что вьются вокруг меня, – думаешь, им удается разрушить мое космическое одиночество? Да черта с два. Вот был бы у меня такой же… – она с тоскливой меланхолией уставился в потолок, – который и из бурного потока вытащит, и от пули закроет, и в подъезде к теплому мусоропроводу прижмет…
Мы сидели и вздыхали. В больнице было тихо, и мне это окончательно разонравилось. Персонал куда-то попрятался. Наступало самое сонное время суток.
– Шура, пора уже, – прошептала я. – Нужно увозить Антона, терпения больше нет, только нервы мотаем. Ты знаешь, куда его можно увезти?
– Ну да, есть тут один загородный домик… – Подруга задумчиво почесала носик. – Будет там ему и уход, и покой… – Она привстала, посмотрела по сторонам. – Давай, действуй, ты знаешь, где его искать, а я на стреме побуду, на улицу выйду. Выводи своего суженого через черный ход, помнишь, где машина…
Страшно не хотелось беспокоить Антона, вновь тревожить его рану. Он должен был отлежаться, набраться сил. Но у меня уже не хватало терпения. Слишком много выпало за последние сутки, я страшилась неопределенности, опасность мерещилась за каждой дверью. Я на цыпочках выскользнула в коридор первого этажа. Серая мышка: кофточка, дарованная Шурой, почти идеально сливалась со стенами. На посту дежурной было тихо. Беззвучно мерцал телевизор – телепередачи давно закончились. Полная женщина в белом халате мирно спала, откинувшись на спинку стула. Она размеренно сопела, ноздри хищно раздувались. Я хотела пройти мимо, но передумала, обнаружив приоткрытую дверцу шкафчика. Покосившись на спящую медработницу, на носочках добралась до шкафа, извлекла оттуда белый халат, облачилась в него. Вытащила белую шапочку, пристроила на макушке. Извлекла белую марлевую повязку, повязала вокруг нижней половины лица. Стетоскопа, весьма уместного на груди, в шкафчике не оказалось. Я решила, что достаточно, забрала со стола прозрачную папку (для солидности) и на цыпочках отправилась дальше – вся такая в белом. На лестнице было тихо, в широком коридоре второго этажа тоже не кипела жизнь. Я двигалась бесшумной воровкой мимо закрытых дверей и голых лавок, мимо каталок, сверкающих холодным алюминием. Шестая палата, я приоткрыла дверку, просочилась внутрь, отметив краем глаза, что палата двухместная. Объект моих устремлений находился в глубине, у окна. Приоткрыл один глаз сосед – щупленький седой мужичок с загипсованной ногой.
– Привет, – пробормотала я, поправляя повязку. – Как анализы? – И проследовала к кровати у окна, на которой лежал Антон.
Он размеренно дышал, подключенный к капельнице, глаза его были закрыты. Я потянулась к нему, погладила по щеке и, не удержавшись, поцеловала. Антон открыл глаза, подмигнул мне. Загадочного блеска в них уже не было, это были мутные глаза больного человека – но уже отнюдь не умирающего.
– Спишь, что ли? – прошептала я.
– На подзарядке, – слабым шепотом отозвался он.
– И долго еще… заряжаться будешь?
– А что?
– Валить надо, Антоша. Опасно здесь оставаться. Шура отвезет нас в безопасное место.
– Ну, что ж, пошли, потом заряжусь… – Он начал подниматься, закряхтел. Кожа на виске натянулась, обрисовав фиолетовую сеточку вен.
– Подожди, – испугалась я. Он рухнул обратно, а я обняла его и стала целовать, теряя над собой контроль. Ну, все, мама дорогая, прощай, здравый смысл, я полетела… Антон напрягся, обнял меня здоровой рукой…
Неприятности стартовали, как всегда, некстати. Когда же они научатся прибывать вовремя?! Больничный коридор наполнился громогласным топотом! Сердце ухнуло в пятки, зашевелились волосы под шапочкой. Не успели! Я отшатнулась от Антона, в глазах которого уже пульсировала паника, и каким-то рефлекторным движением вернула сбившуюся повязку на нос. Когда распахнулась дверь, женщина в белом халате (разумеется, я) и шапочке, в марлевой повязке и с папочкой, судорожными рывками поправляла под больным простыню. Ворвался ураган! Затряслись стены. От напора воздуха распахнулось окно и загуляли сквозняки. В палату с торжествующим ревом ворвались четверо – свирепые, с голодными глазами, будто их неделю не кормили! И снова все знакомые, чтоб им провалиться! Я отпрыгнула к окну, прижала папочку к груди и закашлялась, корявое бревно выросло поперек горла. Шура прошляпила опасность! Впрочем, что она могла сделать, если эти четверо сразу помчались на этаж? А может, и Шуру уже успели прибрать… Радостно засмеялась блондинка Инна Островная, обнаружив в кровати одного из потерявшихся. Она широким шагом пересекла палату и нависла над кроватью, хищно оскалишись. Антон был спокоен, глаза его были закрыты, грудь равномерно вздымалась и опускалась. Инна задумалась: из-под наркоза, что ли, еще не вышел?