Наставники Лавкрафта (сборник)

Коллектив авторов

Хотя викторианская эпоха давно отошла в прошлое, новелла не утратила своей популярности. С 1950 по 2020 г. ее неоднократно адаптировали для сцены (в том числе оперной), создавали сценарии для кинофильмов и сериалов.

Монтегю Родс Джеймс

Истории о привидениях – одна из давних английских литературных традиций. Короткую прозу подобного рода сочиняли и Ч. Диккенс, и Генри Джеймс, не говоря об английских неоромантиках – Р. Л. Стивенсоне, Г.Р. Хаггарде, Р. Киплинге, Дж. Конраде и, конечно же, А. Конан Дойле. Однако при его очевидной популярности

«рассказ с привидениями» все-таки был жанром маргинальным. Почти никто из британских писателей не сделал его своей основной «специальностью». Никто, за исключением М.Р. Джеймса, одного из «малых классиков» английской литературы начала XX века.

Придумыванию страшных историй Джеймс посвятил более сорока лет своей жизни. Надо сказать, что он не был профессиональным сочинителем и (как и Г. Ф. Лавкрафт) навсегда остался дилетантом, любителем. Сочинение для него было прежде всего увлечением, но «дилетантом» он оказался блестящим, которому ведомы тончайшие нюансы жанра.

Монтегю Родс Джеймс (Montague Rhodes James, 1862–1936) родился в религиозной и добропорядочной семье. Его отец был священником и надеялся, что сын пойдет по стопам родителя. Но тот закончил Кембриджский университет, увлекся наукой и стал преподавателем. Хотя связи с религией он никогда не порывал и даже стал одним из наиболее известных толкователей Священного Писания своего времени, его увлекал скорее филологический и лингвистический, нежели теологический аспект великого памятника. Жизнь М. Джеймса была небогата внешними событиями и почти целиком связана с университетом, в иерархии которого он последовательно занимал почти все ступени – был тьютором (наставником), лектором, профессором, деканом, вице-президентом университета. Он был медиевистом – изучал Средние века: историю, культуру, исследовал архивы, занимался палеографией и лингвистикой. У него никогда не было семьи. Университет, наука, сочинительство – вот подлинный смысл и единственное наполнение его жизни.

Детские впечатления стали отправной точкой в формировании писателя и его будущих литературных интересов и предпочтений. Отец Джеймса был настоятелем храма, викарием. Церкви, кладбища, старинные надгробья, загадочные склепы и скульптуры, древние книги и надписи, латынь – все это должно было поражать и будить юное воображение. И даже если судить, основываясь исключительно на текстах его рассказов, впечатления эти были чрезвычайно глубоки.

Как литератор Джеймс в основном шел от викторианской традиции, которой питались и Диккенс, и Стивенсон, и Конан Дойл, и Киплинг. По-иному и быть не могло – он формировался викторианской эпохой. Но его рассказы о привидениях весьма отличны от писаний упомянутых авторов, хотя бы уже потому, что писателя интересует сам феномен непознаваемого, воплощенный в привидении, а вовсе не головокружительные приключения героя. У Джеймса тайна так и остается тайной, читателю так никто и не объясняет, что именно произошло. «Есть многое на свете», – цитируя «Гамлета» Шекспира, в одной из новелл устами своего героя говорит писатель. Эта фраза нечто большее, нежели цитата из классика. Она имеет ключевое значение. Произошло – и это главное. Финал остается «открытым». В этом смысле Джеймс ближе к традиции, представленной Э. Дансени, Дж. Ш. Ле Фаню, а затем и Г. Лавкрафтом, также в значительной степени имевшей викторианские корни.

Но, указывая на очевидные викторианские истоки М. Джеймса-литератора, не следует забывать и о более ранней традиции Г. Уолпола, А. Радклифф, М. Г. Льюиса. XVIII век присутствует в большинстве рассказов писателя, создает атмосферу, полноправно вторгается в повествование. Это проявляется не только в том, что писатель вообще явно неравнодушен к восемнадцатому веку – действие многих его рассказов развивается в эту эпоху, – но и в том, что «готика» восемнадцатого столетия во многом определяет стилистику и колорит его короткой прозы. Тайники, загадочные послания и надписи, таинственные совпадения, «оживающие» скульптуры, картины и древние фолианты, и, конечно же, привидения – типичные «персонажи» рассказов Джеймса. Важным сюжетообразующим компонентом новеллы являются и элементы эпистолярного жанра, широко используемые писателем. В то же время неизменной составляющей поэтики его «страшного» рассказа является и ирония. Но ее источником не могла быть «готическая» традиция. У иронии Джеймса следует искать иные корни.

Во-первых, есть все основания предположить, что одним из источников иронии писателя могла быть сама эпоха. Не следует забывать, что Джеймс писал и творил в самом конце XIX – в первой трети XX века. Современный писателю читатель уже не мог всерьез принять тех «правил игры», которые воспринимались как вполне естественные на исходе XVIII – в начале XIX века.

Во-вторых, вполне логичным будет предположение, что ирония в прозе писателя может иметь и романтические корни. Этому не противоречит жанровый ареал, разрабатываемый Джеймсом – «страшный» рассказ, «рассказ с привидениями», «мистическая новелла» и т. д., – то есть именно тот спектр жанровых модификаций новеллы, который усиленно и повсеместно, независимо от национальной принадлежности, разрабатывался романтиками. В

пользу этого предположения говорит и та особенность, которую сообщает новелле фигура рассказчика. Надо сказать, что в большинстве новелл Джеймса нет деления на автора и рассказчика. Первый обычно «сливается» со вторым, образуя единое целое. Пользуясь этим приемом, писатель стремится завоевать доверие читателя, столь необходимое в произведении подобного рода. Но у «совмещения» есть и иная функция. Рассказчик не только окрашивает в ироничные тона события, о которых повествует, но с иронией смотрит и на себя, как бы извиняясь перед читателем и призывая не судить строго за то, что он верит в привидения, загробную жизнь, переселение душ и т. д. Таким образом, двойственность отношения автора к излагаемым событиям, характерные ирония и самоирония указывают на еще один источник традиции, в русле которой он развивался, – традиции романтической.

Важной характерной особенностью прозы писателя является национальный колорит. Англия, англичане, «английское», где и когда бы ни происходило действие рассказа – существенный элемент его поэтики. Но «английскость» Джеймса, помимо естественной «генетической» ее заданности, имела все-таки и литературный источник. При несомненном множестве составляющих этого источника нетрудно заметить, что особое место в нем принадлежит Шекспиру. Шекспировские мотивы пронизывают рассказы Джеймса. Его герои цитируют Шекспира, посещают шекспировские места, а некоторые из них дышат одним воздухом и сосуществуют с великим британцем на рубеже шестнадцатого – семнадцатого столетий. Даже Скандинавия – единственная, кроме Англии, страна, где живут и сталкиваются с необъяснимым герои Джеймса, – неизменно ограничена Данией гамлетовских времен с неизбежным Эльсинором и привидениями в королевском замке. И, если мы вспомним о Шекспире и об отношении писателя к знаменитому соотечественнику, то романтизация края принца Датского и его героев литератором, который никогда не покидал Британских островов, не покажется неожиданной и непонятной. Большую роль в формировании и развитии писателя, безусловно, должны были сыграть и его научные интересы: увлечение Средними веками и работа со средневековыми манускриптами, где ведьмы, мертвецы и привидения были столь же органичны и естественны, как и в рассказах Джеймса.

Творческое наследие Джеймса невелико. Писал он медленно, много и тщательно работая над текстом, и публиковался нечасто. Первые его новеллы появились в периодических изданиях в конце XIX века. Первая книга – в начале двадцатого. Всего было издано пять сборников – «Рассказы антиквария о привидениях» в 1904 г., «Новые рассказы антиквария о привидениях» в 1911 г., «Кривая тень и другие рассказы» в 1919 г., «Предупреждение любопытствующим» в 1925 г. и «Рассказы М. Р. Джеймса о привидениях» в 1931 году. Лавкрафт читал эти книги, и они ему нравились.

А. Б. Танасейчук

Школьная история

Двое мужчин, сидя в курительной комнате, вспоминали о славных школьных днях.

– А в нашей школе, – произнес А., – на лестнице любой желающий мог рассмотреть след ноги привидения. На что он был похож? Да ничего особенного. Всего лишь отпечаток подошвы ботинка. Если мне не изменяет память, носок у ботинка был квадратный. А лестница каменная. Но вот о самом привидении никакой истории я никогда не слышал. Если задуматься, это довольно странно, не так ли? Я удивляюсь, почему никому и в голову не пришло сочинить какую-нибудь легенду об этом призраке.

– Никогда нельзя знать наверняка. У мальчишек всегда куча историй. Кстати, вот тебе и тема для исследования – «Школьный фольклор».

– Действительно. Хотя материал довольно скудный. Мне кажется, если заняться изучением историй, которые рассказывают мальчишки друг другу в интернатах, то в конце концов окажется, что их источник всегда один и тот же – литература, книги. Просто в них все преувеличено, искажено.

– В наше время с этим проблем нет. Полным-полно журналов с рассказами о привидениях.

– Да, конечно. Но в мое время ничего подобного не было. Дай я подумаю… Нет, кое-что я все-таки помню. Во-первых, историю о доме с таинственной комнатой, в которой многие хотели переночевать. И неизменно каждого из смельчаков находили утром: съежившись, он сидел в самом дальнем углу комнаты. Он только и успевал произнести: «Я видел…» – и немедленно испускал дух.

– А… Тот самый дом на Беркли Сквер?

– Скорее всего, он и есть. Потом была история о человеке, который ночью услышал шум в коридоре, открыл дверь и увидел, что некто ползет к нему на четвереньках. У этого «некто» один глаз выпал из глазницы и болтался на щеке. Или… дай-ка вспомнить… Вот! Комната, в которой нашли мертвеца. Тот лежал в своей кровати с отметиной от лошадиной подковы на лбу. И на полу было полно следов лошадиных подков. А почему? Черт его знает! Еще была история о леди. Войдя в спальню, она закрыла за собой дверь на ключ и вдруг слышит – с кровати из-под балдахина доносится тоненький голосок: «Ну вот, теперь мы остались вдвоем на всю ночь». И никакая из этих историй не имеет ни объяснения, ни продолжения. И я не удивлюсь, если узнаю, что их рассказывают до сих пор.