Наставники Лавкрафта (сборник)

Коллектив авторов

Вы видите, к чему я клоню; я почувствовал, как что-то «пробудилось» в шкафу, и ощутил это так живо, что услышал… хотя, возможно, там и слышать было нечего. Но тот самый звук внезапно разбудил меня. Я действительно услышал какой-то шум. Приглушенный, он шел из коробки – словно откуда-то издалека, как из телефона при междугородней связи. И все же я знал, что это внутри шкафа – у изголовья моей кровати. В тот момент мои волосы не встали дыбом, а кровь не заледенела, нет. Я всего лишь был возмущен, так как меня разбудил посторонний шум – вроде того, что производил дребезжащий карандаш в ящике моего стола в каюте на борту судна. Я постарался найти объяснение происходящему и предположил, что шкаф неким образом

связан с внешней средой: видимо, поток воздуха, проходя сквозь него, стонет, издавая нечто вроде хриплого визга. Я зажег спичку и посмотрел на часы – было семнадцать минут четвертого. Затем я перевернулся и лег на правый бок – на свое здоровое ухо. Знаете ли, я изрядно глух на левое. Причина в том, что подростком я ударился ухом о воду, ныряя с фор-марса-рея. Глупо получилось, но последствия вполне устраивают меня, когда я хочу поспать, не обращая внимания на шум вокруг.

Так было в первую ночь, и то же самое повторялось затем вновь несколько раз, но не постоянно, хотя всегда в одно и то же время, с точностью до секунды. Возможно, иногда я спал на своем здоровом ухе, но иногда – нет. Я тщательно осмотрел шкаф: ни ветер, ни что-то другое не могло проникнуть внутрь, так как дверные стойки были подогнаны плотно (вероятно, чтобы защититься от попадания моли). Миссис Пратт, должно быть, хранила в шкафу свою зимнюю одежду – запах камфары и скипидара тому свидетельство.

Примерно через две недели я решил: хватит с меня этих звуков. До сих пор я говорил себе: глупо сдаться и вынести череп из комнаты. Вещи всегда выглядят по-другому при свете дня, не так ли? Но голос становился громче – я полагаю, можно назвать это «голосом», – и в одну из ночей он прорвался даже сквозь глухоту моего левого уха. Я же всегда знал, что, когда мое правое ухо прижато к подушке, мне не слышен даже рев флотского горна в тумане. Но я действительно услышал звук, который заставил меня потерять самообладание, если не сказать – страшно напугал, ибо порой эти два состояния различаются между собой очень незначительно. Тогда я чиркнул спичкой и вскочил, открыл шкаф, схватил коробку для шляп и швырнул ее из окна так далеко, как только смог.

Вот когда мои волосы действительно встали дыбом! Эта штука визжала в воздухе, словно снаряд от двенадцатидюймовой пушки. Коробка приземлилась на другой стороне дороги. Ночь была угольно-черной, и я не видел самого падения, но знаю, что коробка опустилась за пределами дороги. Окно расположено непосредственно над парадной дверью, откуда примерно пятнадцать ярдов до забора, а сама дорога шириной в десять ярдов. За ней раскинулась массивная живая изгородь, вдоль которой тянется луг, окружающий дом священника.

Более я не спал той ночью. Примерно через полчаса после того, как я вышвырнул шляпную коробку, снаружи вдруг раздался пронзительный крик – вроде того, что уже случился этой ночью, но гораздо сильнее, более отчаянный, если позволите. Возможно, это был лишь плод моего воображения, но я мог поклясться, что крики подбирались все ближе и ближе. Я закурил трубку, походил немного взад-вперед, а потом схватил книгу и принялся читать. Однако можете казнить меня, но я не вспомню не только о чем читал, но и что это была за книга, поскольку ночную тишину то и дело разрезал пронзительный вопль, от которого покойник бы перевернулся в гробу.

Незадолго до рассвета кто-то постучал в дверь. С чем-то иным стук я спутать не мог. Открыв окно, я посмотрел вниз. Тогда я решил, что кому-то, кто не знал, что в дом Люка въехал новый человек, потребовался врач. После тех ужасных звуков услышать обычный стук в дверь было настоящим облегчением.

Сверху входную дверь невозможно увидеть из-за карниза, нависающего над крыльцом. Стук раздался вновь, и я крикнул, спрашивая, кто там, но ответа не последовало,

а стук повторился. Я снова отозвался и прокричал, что врач больше здесь не живет. Опять не последовало никакого ответа, но мне пришло в голову, что это может быть какой-то старый крестьянин, который к тому же совершенно глух. Итак, я взял свечу и направился вниз, чтобы открыть дверь. Честное слово, в тот момент я не думал о той штуковине и почти забыл недавние вопли. Я спустился вниз, будучи убежден, что найду кого-нибудь снаружи, на пороге, с неким сообщением. Я установил свечу на столе в прихожей, дабы ветер не задул пламя, когда я открою дверь. Пока я возился, пытаясь отодвинуть старомодный засов, стук раздался вновь. Это был негромкий, подозрительно глухой звук. Я хорошо это помню, но в тот миг, конечно, думал, что стучит человек, который хочет попасть внутрь.

Оказалось, что это не так. Когда я открыл дверь вовнутрь, стоя немного сбоку, чтобы сразу увидеть того, кто мог стучать, снаружи никого не было. В тот же миг нечто перекатилось через порог и остановилось рядом с моей ногой.

Я отпрянул, ощутив прикосновение, даже не посмотрев под ноги, ибо знал наперед, что это такое. Не могу сказать вам, почему знал. Все происходящее казалось иррациональным. И я до сих пор уверен, что перебросил ту штуковину через дорогу. Широкое окно, доходящее до пола, позволило мне размахнуться как следует, прежде чем совершить бросок (когда я вышел ранним утром на поиски, то обнаружил коробку за густой живой изгородью).

Вы можете подумать, что коробка раскрылась и череп вылетел наружу; но это невозможно, ибо никому не под силу швырнуть пустую картонку так далеко. Об этом и речь не идет; с таким же успехом можно попытаться запустить на двадцать пять ярдов мяч, скомканный из бумаги, или лопнувшее птичье яйцо.

Возвращаюсь к тому, что произошло: я захлопнул дверь и закрыл ее на засов, аккуратно поднял череп и поместил его на столике рядом со свечой. Движения мои были механическими: так человек, находящийся в опасности, инстинктивно, не обдумывая, совершает правильные действия, или наоборот – делает все неправильно. Это может показаться странным, но я убежден: я опасался, что кто-то может прийти и увидеть меня вот так – стоящим у порога, с черепом, который лежит немного на боку у моих ног и таращит на меня одну из своих пустых глазниц, словно намеревается обвинить в чем-то. Свет и тени от свечи играли в глазных дуплах, когда череп стоял на столе, и казалось, будто он мне подмигивает. Затем совершенно неожиданно свеча погасла, хотя дверь была заперта и не ощущалось ни малейшего сквозняка. Мне пришлось извести по меньшей мере полдюжины спичек, прежде чем свеча вновь загорелась.

Неожиданно я опустился на пол и сел, сам не осознавая почему. Вероятно, мне было страшно, но, возможно, вы согласитесь: большого позора в том, чтобы испугаться при данных обстоятельствах, не было. Эта штука вернулась в дом, и она явно хотела забраться наверх, обратно в свой шкаф. Некоторое время я сидел неподвижно, глазея на череп, пока мне не стало очень холодно. Тогда я взял его, отнес наверх и вернул на прежнее место. Помню, когда я его нес, то приговаривал и обещал, что найду и верну его коробку для шляпок с наступлением утра.

Вы хотите знать, остался ли я в комнате до рассвета или ушел? Не ушел, но оставил свечу гореть, а сам сидел, курил трубку и читал – вероятнее всего, от испуга. Это был явный и непреодолимый страх, который не стоит называть трусостью, так как это не то же самое. Я не смог бы уснуть в одной комнате с этой штукой, которая лежала в шкафу; должно быть, я был напуган до смерти, хотя не считаю себя трусливее других. Да будь оно все проклято, приятель, но череп пересек дорогу сам по себе, взобрался на крыльцо да еще и постучался, чтобы его впустили.