Настольная книга адвоката. Искусство защиты в суде
Шрифт:
Но в мире, где правосудие ставится выше ораторского искусства, а истина — выше риторики, последователей Цицерона быстро разоблачают. Они слишком красноречивы и бездушны, слишком приятны и неэмоциональны, слишком умны и притягательны. Кто будет доверять опасному жулику, который одинаково умело может выступить за обе стороны в процессе, но делает это без искренней приверженности собственным взглядам?
В деле Рэнди Уивера мое красноречие было, так сказать, другого сорта, оно исходило от сердца, а голова его только направляла. Кроме того, за эти месяцы присяжные узнали меня, а я — их. Они наблюдали за мной во всевозможных ситуациях. Они слышали, как я говорю: «Не знаю», — если я действительно не знал. Они слышали, как я признавался, что нахожусь в замешательстве, если это было действительно
В деле Уивера моя борьба за доверие началась с самого начала — вместе с сознательным допущением боли, страха и их преодолением. Боец на ринге маринуется страхом и получает от него свою энергию. Он входит на ринг, обливаясь потом, с колотящимся сердцем. Он пытается выглядеть уверенно, посылает приветствия толпе и старается сломить взглядом оппонента. Он наполнен энергией, о которой даже не мечтал. Его реакция становится быстрее, место разума занимают инстинкты. Подобным образом боец в зале суда принимает свой страх в себя, и из боли рождается творческая энергия, заставляющая его действовать интуитивно и мощно. Адреналин, побуждающий нас драться или бежать, питает нашу энергию и придает силы, это главный залог победы в зале суда.
Точно так же, когда мы сталкиваемся с боссом — этим всемогущим господином, который может уволить нас так же легко, как мясник перерезает горло ягненку, — мы чувствуем страх. «Боже мой! Зачем я все это затеял? Я вполне мог обойтись без повышения. Он запишет меня в интриганы, и, когда придет следующее сокращение, меня уволят. Мне же нужно кормить детей!» Но на верхней ступеньке вице-президент испытывает одинаковые чувства. Самый главный начальник может уйти. Председатель совета директоров, президент компании — они все уязвимы и могут, в свою очередь, быть отправленными на свалку в результате какого-либо непредвиденного события, которое ждет их, как пехотная мина на тропе. Менеджмент ходит по проволоке.
Бояться — нормально. Нельзя проявить храбрость, не испытав страха. Молодые безрассудные головы, обожающие опасность и не чувствующие страха, — всего лишь глупцы. Смелость приходит, когда осознаешь свой страх, бросаешь ему вызов и кидаешься в битву. Мне вспоминается капитан Ахав из «Моби Дика», который сказал, что ему на корабле не нужны люди, не боящиеся кита, а это означает, что ему не нужны глупцы. Черта между смелостью и безрассудством очень тонкая.
Наконец, мы видим в страхе союзника. Он предупреждает нас, защищает и готовит к битве. Мудрецы не боялись страха. Они его принимали, извлекали из него уроки, росли на нем и доживали до старости.
Как мы уже знаем, мы всегда рискуем. Но величайший риск — не делать ничего, когда нужно что-то делать. Бездеятельный организм умирает скоро. Я наблюдаю их каждый день — мужчин и женщин, проживших свою жизнь в запертых конурах страха. Как растения в темноте, они сохнут, желтеют и умирают. Разве не лучше прожить яркую, светлую жизнь и умереть на солнце?
Не дать разрешение на проигрыш. Среди нас есть немногие, кому не суждено проигрывать. Мы называем их победителями и считаем супергероями — как Мохаммеда Али, который хотя и терпел поражения в ринге и в жизни, но никогда не проигрывал. Нечто отличное от остальных, нечто сияющее и героическое создает вокруг таких людей ауру непобедимости. Я утверждаю, что нас невозможно победить без нашего разрешения на проигрыш.
К перспективе поражения можно подойти с нескольких сторон. Можно принять свое отступление и оправдать его, пользуясь удивительной возможностью человеческого разума давать всему рационалистическое объяснение. Можно убегать и испытывать после этого жгучую боль — мучительное понимание собственной трусости, которое гораздо тяжелее, чем боль от поражения в битве. А можно отказаться дать оппоненту разрешение одержать над нами победу.
Помню, как переживал после первого поражения в суде, когда видел, как выходит из зала женщина со своим искалеченным, опирающимся на костыли сыном. Присяжные вынесли решение, оправдывающее халатность железной дороги. Это было несправедливое решение, в результате которого мальчик не смог получить средства, необходимые для оплаты медицинских счетов. Я плакал. Но это не помогло. Я злился, обратив гнев на себя, ненавидел себя, презирал себя за некомпетентность и чувствовал острую боль вины.
За этим последовали другие поражения, четыре подряд. Я никогда не стану адвокатом. Никогда не буду выигрывать. Я вспомнил, как ребенком боялся хулигана со школьного двора, который гнался за мной. Запыхавшись, я вбежал в дом и столкнулся с отцом, у которого было совсем другое мнение о хулиганах.
— Они могут победить, только если им это позволяют, — сказал он как бы между прочим.
— Он больше меня, — ответил я, — и сильнее.
— Ну и что? Когда тебя свалят на землю, поднимись, — произнес отец, словно не было ничего очевиднее этого. — А когда свалят опять, снова поднимись. Очень скоро он поймет, что не сможет тебя побить. Просто каждый раз поднимайся на ноги, и в конце концов он отступит.
Я не считал это абсолютно правильным подходом. Перспектива быть избитым меня не привлекала, и я продолжал убегать и сжиматься от страха. Но спустя годы тайное осознание собственной трусости оказалось намного хуже и мучительнее, чем была боль от проигранной драки.
Я стал молодым юристом, и пришло время, когда благодаря неудачам до меня стали доходить уроки отца. Неужели мне нужно было испытать эту боль поражения? Я стоял в зале суда и был повергнут. Вставал на ноги только для того, чтобы опять и опять оказаться битым. Стала ли боль поражений необходимой частью моей жизни? Для голодного ястреба должна найтись жертва. Это наш выбор: мы можем продолжить играть роль жертвы или отвергнуть ее.
Как только я понял, что несложное смещение взглядов на жизнь — от примирения с поражением до отказа быть побежденным — может изменить все вокруг, у меня поменялись и голос, и осанка, и даже походка. Появились самоуважение и уверенность в себе. Человек является или жертвой, страдальцем, обиженным неудачником, и тогда его пожирают, или становится непобедимым.
Так человек становится самим собой. Вот именно: идеальной, неукротимой личностью, которая может чувствовать страх и одновременно любовь. Оппонент может выиграть дело, но не победить меня. Последуют апелляции. Подарка в виде капитуляции не будет, равно как и покорности жертвы. Можно повесить пророка, казнить святого, заключить в тюрьму свято верующего, убить лидера, но победить их нельзя. Приговоренный к пожизненному заключению Нельсон Мандела, южноафриканский политический деятель и первый чернокожий президент Южно-Африканской Республики, не был повержен. Убийца Мартина Лютера Кинга не одержал победу над своей жертвой. А распятие лишь обеспечило Христу бессмертие. Ни один из этих людей до сих пор не побежден.
Изменение видения своего «я» дает рождение новому началу в человеке. Больше не встает вопрос: «Почему меня все время побеждают?» От человека исходит неудержимая энергия его «я», он светится невидимым ореолом силы. Это больше чем харизма: это благоговейная сила, подобная бурной реке. Ей не нужна красноречивая громогласность. Она спокойна и легка, но в ней чувствуется мощь: возникает ощущение, что победить этого человека можно, лишь казнив его.
С его появлением все меняется: двери распахиваются, уважение возникает автоматически, улыбка вызывает ответную улыбку. Даже обладая такой мощью, человек может быть скромным, мягким и любящим, потому что, отказываясь быть побежденным благодаря простой трансформации состояния ума, он больше не нуждается в показных атрибутах силы — хвастовстве, высокомерии и чванстве. Эта мощь, непреодолимая сама по себе, достигается тем, что принадлежало нам с самого начала: отказом признать свое поражение.