Настольная книга адвоката. Искусство защиты в суде
Шрифт:
Должен сказать, что большинство из нас в разговорах с друзьями, присяжными, советом директоров не слушают себя. Они связаны привычками старых идей и завязли в колее предсказуемых мыслей. Не слушая себя, они не обращают внимания на новые образы и спонтанные идеи. Эти люди живут с затычками, вбитыми в самые глубины ума — в «третье ухо», — поэтому проникнуть в ум и сорваться с уст не разрешается ничему, что не было бы прочитано, досконально продумано или выучено наизусть. Их публичные выступления напоминают прием гостей с выставленной на столы вчерашней пиццей, оставшейся от корпоративной вечеринки.
Я вижу,
Я не спорю с тем, что можно написать искреннюю, продуманную фразу, а потом прочитать ее вслух. Между прочим, я стараюсь писать честно. Но искренность не только в словах. Как мы видели, она выражается сочетанием звуков и ритмом голоса. Если послушать, как кто-то произнесет: «Джордж, берегись! Крыша рушится!», а другой прочитает вслух: «Когда крыша начала рушиться, он криком предупредил Джорджа», — сразу становится ясно, кто произведет более глубокое впечатление.
Если мы привязаны к своим заметкам или, хуже того, заморожены в словах заученной наизусть речи, теряются звуки, язык и окончательный драматический эффект. Послушайте телеведущего, читающего вечерние новости: на застывшее лицо приклеена безмятежная улыбка, губы произносят слова, глаза не отрываются от бегущей за кадром строки. Мелодичным голосом он рассказывает об убийствах, изнасилованиях и невыразимых ужасах, а иногда даже о радостных событиях. Нас это не трогает. Мы слышим о тысячах убитых и покалеченных. Реакции нет. Мы продолжаем есть чипсы. На экране могут течь потоки крови, лежать на солнце вздувшиеся трупы, однако телеведущие передают нам только омертвевшие звуки заранее написанных слов.
Но давайте представим на этой сцене репортера с микрофоном в руке. Он смотрит на разруху и опустошение, говорит не по сценарию, и мы реагируем соответствующим образом. Телевидение научилось ставить перед камерами печальных матерей, разгневанных граждан, которые только что были ограблены или обмануты. Потрясенный прохожий, ставший свидетелем страшного случая, не читает с бумажки и не запоминает то, что должен сказать. Эти люди доводят до нас яркое, волнующее послание. Нас трогает внутренний голос, который они слышат в себе и передают нам.
Недавно меня пригласили выступить на городском митинге в защиту мира. У меня не было времени подготовиться и организовать свои мысли перед речью. Более того, толпа в несколько тысяч человек, ждущих более или менее разумных слов, немного пугает. Когда я вышел на трибуну, мое сердце стучало как сумасшедшее. На меня уставились тысячи глаз. Толпа неожиданно затихла. Даже собаки, что-то почувствовавшие — бог знает что, — прекратили лаять, а дети прекратили плакать. Наступил ужасный момент молчания, когда люди ждали моих слов.
На ум ничего не приходило. Там было пусто. Я посмотрел на толпу
— Вы смотрите на меня, ожидая, что я скажу, в надежде, что мои слова будут достойны вас. Я хотел рассказать вам, какими вы мне кажетесь. Вы похожи на людей, живущих в свободной стране. — Слова подсказывал внутренний голос. — Я вижу тысячи прекрасных, самых разных людей. Вижу молодых, которые продолжат эту битву после того, как мы уйдем. Вижу рабочих и служащих, матерей и детей. Вижу стариков — но ни одного старше меня. Вы все прекрасны. И я хочу сказать, что мы выиграем эту битву.
Ненависть не сможет уничтожить красоту. Война, которая является высшим террором, кровь невинных на тротуарах, гниющие трупы детей на улицах, обожженные останки матерей, на которые слетаются мухи, не могут принести мир. Нельзя остановить террор, терроризируя людей. Нельзя остановить ненависть ненавистью. Нельзя остановить убийство убийствами. Нельзя принести мир, разжигая войну. Разрывы бомб в мирных деревнях, руки и ноги, оторванные от тел, не являются посланцами любви и мира.
Это были не заранее подготовленные слова, они срывались с губ, когда был освобожден внутренний голос.
Я говорил еще минут десять. Я прислушивался к себе и понимал, что близится кульминация. Внутренний голос также советовал мне остановиться, чтобы опять воцарилась мертвая тишина, которая позволит мне сосредоточиться на толпе, а ей — на мне. Потом я озвучил вопрос, который задал внутренний голос:
— Сколько детей должны мы убить, чтобы уничтожить одного злодея? Давайте я буду считать, а когда будет достаточно, дайте мне знать. Одного? Двух? Сорок? Семьсот? Десять тысяч?
Внутренний голос сказал, чтобы я продолжал, пока меня не остановят. Вдруг кто-то в толпе крикнул:
— Ни одного! Ни одного! Ни одного!
И все стали скандировать:
— Ни одного! Ни одного! Ни одного!
Затем внутренний голос посоветовал: «Пора заканчивать. Лучше быть кратким, чем потом сожалеть». Разумеется, вопрос заключался в том, что я должен был сказать, чтобы закончить выступление мощным аккордом. Этот вопрос и ответ на него заняли меньше секунды.
— Мир приходит, если мы понимаем, что матери всего мира так же любят своих детей, как мы.
Под трибуной я увидел ребенка на руках у матери. Хороший слушатель не только прислушивается к внутреннему голосу, но и идет на риск, принимая его советы. Я жестом пригласил женщину подняться на трибуну и взял ребенка за руку.
— Давайте спасем всех детей! — сказал я.
Я утверждаю, что необходимо прислушиваться к себе. Мы постоянно слушаем свой внутренний голос, но большинство не знает, как его услышать. Мы молча разговариваем с собой и каждую секунду слушаем этот разговор. Слова, написанные на этой странице, я сначала проговорил в уме и услышал «третьим ухом» за мгновение до того, как пальцы начали выводить их на бумаге. Но по какому-то недоброму волшебству, выступая перед властями предержащими, присяжными, начальством, — мы вставляем в «третье ухо» затычки и ведем себя, словно оглохшие манекены, тщательно репетируя речь и сверяясь с заметками, которые несем с собой на трибуну.