Настоящая любовь
Шрифт:
Не вижу необходимости затягивать эту часть моего повествования. Я в точности выполнила инструкции на коробке, а потом сидела на крышке унитаза и ждала, закрыв глаза, казалось, целую вечность. А когда открыла их, на меня обрушилось облегчение. Нет, наверное, лучшее чувство. Собственно говоря, мне пришло в голову, что единственный плюс во всем этом отчаянии при мысли о возможной беременности — это осознание того, что ты не беременна, когда ты этого не хочешь. На время все ваши обычные проблемы кажутся незначительными и вполне разрешимыми в свете этой новой, невероятно огромной напасти, а потом, после того как вы попросту помочитесь на палочку, огромная проблема исчезает.
— Знаешь, — обратилась ко мне Корделия, — мы с тобой перешли к такому поведению, которое должен оценивать профессиональный
Я кивнула.
— Это ненормально, — сказала она.
Я снова кивнула.
— В следующий раз, когда ты решишь, что беременна, вспомни, пожалуйста, о том, что ты еще ни разу не забеременела. Ты много лет занимаешься сексом, но ни разу не забеременела. Ни разу.
Она крепко обняла меня.
— Корделия? — спросила я, уткнувшись носом в ее шею.
— Да?
Я высвободилась из ее объятий и внимательно всмотрелась в ее лицо.
— Как ты думаешь, может быть, дело в том, что я не могу забеременеть?
Она дала мне пинка.
И я поехала домой.
У меня есть две теории о том, как я решилась пустить Тома обратно. Нет, только что мне в голову пришла еще одна — стало быть, теперь их три. Три теории. Первая заключается в том, что когда Том оставил меня ради Кейт Пирс, то нанес удар по моему нарциссизму, и его возвращение только утвердило меня во мнении о своей несравненной натуре, полной неисчислимых достоинств. Дженис Финкль была первой, кто использовал термин «нарциссизм» применительно ко мне. Она просто ненавязчиво и небрежно упомянула его в одной из наших бесед, словно это было совершенно естественно и мы обе давно к этому привыкли. Как будто это был один из тех очевидных фактов, которые записаны в моей истории болезни рядом с именами ближайших родственников, названием городка, в котором я выросла, или моим повторяющимся навязчивым сном о несчастном случае во время катания на лодке. После сеанса я прямиком отправилась к Барнсу и Ноблю, уселась на зеленый пятнистый ковер в отделении психологии и открыла на коленях справочник по психическим заболеваниям. Я быстро перелистала страницы, пока не добралась до раздела «Нарциссистические нарушения личности». И прочла симптомы. Три точно подходили мне, может быть, даже четыре, но для того, чтобы счесть случай клиническим, необходимо было пять. То есть я находилась в группе риска. Когда я встретилась с Дженис на следующей неделе, то буквально принялась поджаривать ее на медленном огне, выпытывая все новые подробности. Теперь в ее глазах я выглядела так, словно нарциссизм стал моей навязчивой идеей. Это было похоже на то, что у змеи развилась болезненная привязанность к собственному хвосту. Как бы это ни выглядело, я не считаю себя законченной самовлюбленной дурой — я способна распознавать чувства других людей и смотреть на вещи не только со своей точки зрения — но у меня все-таки есть наклонности к нарциссизму. А когда Том сказал, что не может жить без меня, самовлюбленная часть моей натуры прямо воспарила в небеса. Разумеется, он не может! Мой бедняжка! Это первая теория.
Вторая теория доставляет мне несколько больше беспокойства. Вероятно, вы вспомнили мои слова: мой отец бросил нас, когда мне было пять, и — как я уже писала, у меня два отца — больше не вернулся. Так что возвращение Тома стало своего рода воспроизведением главной мечты моего детства, и на каком-то глубоком уровне я не смогла противостоять ей.
Третья теория, как оказалось, была единственной, которая тогда пришла мне в голову. Она звучала так: я любила Тома. А любовь заставляет нас совершать глупости и сумасбродства. Разумеется, помешательство тоже заставляет нас совершать безумные поступки, но дело не в этом. Том вернулся. Все было не так, как я надеялась, но это «не так» я переживу. Мне никогда и в голову не приходило, что я смогу стерпеть нечто подобное, но теперь оказалось, что смогу. Поскольку в течение многих лет я приукрашивала действительность, с моей стороны было бы несправедливо ожидать совершенства. Люди совершают ошибки. Жизнь полна несправедливостей. Люди меняются.
Когда я пришла домой, Том лежал на диване с наушниками на голове. Глаза у него были закрыты, он лежал совершенно неподвижно, и на мгновение мне показалось, что он мертв. Разумеется,
Глава девятнадцатая
Фильм «Когда Гарри встретил Салли» оказал медвежью услугу всем одиноким людям, заставив их посмотреть на партнера, к которому их тянуло, другими глазами, и думать при этом: это тот? Это с ним останусь навсегда? И в большинстве случаев это не исполненный надежды, счастливый вопрос, потому как если бы вы хотели остаться с этим человеком, вы бы уже встречались с ним. Вообразите, что кто-то сказал Мэг Райан, когда она ехала из Чикаго в Нью-Йорк, что следующие двенадцать лет своей жизни она проведет в одиночестве, разбавленном дюжиной случайных интрижек, кратковременных и бессмысленных, а потом, когда она уже готова будет утратить последнюю надежду, кого она будет счастлива увидеть поджидающим ее в конце тоннеля? Идиота, который только что выплюнул виноградные косточки на ее окно.
Что возвращает меня к Матту. Матту, моему дорогому другу Матту, который выбрал момент, чтобы сказать, что он меня любит.
Естественно, это стало для меня своеобразным шоком, но не таким и сильным, как вы могли бы вообразить. Я не знала, что Матт питает ко мне какие-то чувства, я, честное слово, даже не подозревала об этом. Но, к сожалению, я страдаю заболеванием, которое заставляет меня полагать, что все мои друзья-мужчины тайно в меня влюблены. Я думаю, некоторые из них отдают себе отчет в этом, другие — нет. Существуют женщины, у которых наблюдается разновидность такого заболевания, — женщины, которые идут по жизни, убежденные, что каждый мужчина, которого они знают, хочет переспать с ними — но это уже не моя проблема. Собственно говоря, мне представляется вполне возможным, что те мои друзья-мужчины, которые меня любят, не горят особым желанием спать со мной. Вот поэтому наши отношения сохраняются так долго. Как бы то ни было, когда это наконец случилось — один из моих друзей объявил о своей любви ко мне, — когда мои подозрения в его чувствах подтвердились, все это не доставило мне ни малейшего удовольствия. Такое мелкое неудобство заслонили собой другие обстоятельства, и это было просто ужасно.
Это произошло в баре «Дубис», где мы выпивали. Ну ладно, согласна: мы были пьяны. «Дубис» относится к разряду тех баров, куда ходят, чтобы напиться, и именно этим мы и занимались. Мы выпили по стаканчику текилы у стойки, а потом пошли развлекаться игрой в дартс. Метание дротиков тоже сопровождалось возлияниями, и благодаря ошибкам при подсчете очков, ну и тому, что по иронии судьбы я выступила значительно лучше, чем предполагали мои скромные способности к состязаниям, Матт все время проигрывал. И пил.
Через какое-то время нас попросили уступить место парочке сменившихся официантов, так что нам пришлось перейти за столик. Матт отправился к бару. Он вернулся с большим кувшином пива «Роллинг Рок» и пачкой «Мальборо».
А потом вытащил сигарету и закурил.
— Что ты делаешь? — спросила я.
— На что это похоже? — поинтересовался Матт.
— Ты же не куришь, — ответила я.
— Я больше не курю, — заметил Матт. — Я бросил 1 января 1995 года.
Я демонстративно перевела взгляд на сигарету в его руке.
— Это одно из немногих моих достижений в жизни, — сказал он. — А когда недавно я размышлял об этом, то решил вознаградить себя одним месяцем неограниченного курения.
— Ты сошел с ума, — сказала я.
— А потом снова брошу, — сказал Матт. Он глубоко затянулся. — Хотя мне действительно нравятся эти поганые штучки.
— Ну, тогда дай и мне, что ли, — попросила я.
Матт прикурил еще одну сигарету и протянул ее мне.
— Знаешь, — сказал Матт, — иногда я забываю, какой милой ты была раньше, а потом вижу, что ты держишь сигарету, словно двенадцатилетняя девочка, и все возвращается.
— О чем ты говоришь? — спросила я. — Я по-прежнему мила.
— Нет.
— Да.
Он отрицательно покачал головой.
Какое-то мгновение я переваривала услышанное.
— Значит, я больше не хочу быть милой, — наконец проговорила я. — Начиная с определенного возраста быть милой — значит быть глупой.