Настоящая любовь
Шрифт:
В этом и состоит самое отвратительное в супружеской неверности: вы чувствуете себя чрезвычайно глупо. Когда мы с Ниной Пибл отправились на ленч, она все время повторяла мне: «Тебе следовало бы знать. Какая-то часть тебя давно уже должна была знать». А я честно могу сказать, что не знала. Я не знала. Дело не в том, что вы предпочитаете ничего не замечать или смотрите в другую сторону, дело в том, что вы просто ничего не видите. Вы погружены в ежедневные отношения, вы разговариваете о работе и жизни, чистите зубы рядом с другим человеком, и вам просто не приходит в голову, что
Шесть лет назад я шла по Саут-стрит, и ко мне подошел маленький человечек в тюрбане. Он сказал, сколько мне будет, когда я умру (девяносто пять), и что я умру во сне от сердечного приступа, и что мне нельзя делать прическу или стричь ногти по вторникам, что, вообще-то говоря, вторник для меня — исключительно несчастливый день, и что на меня вот-вот неожиданно свалится удача. В течение всего этого представления, неразборчиво царапая что-то на маленьких клочках желтой бумаги, комкая их и засовывая мне в ладонь, он изъял у меня восемьдесят долларов частями по двадцать долларов и дал мне крошечное апельсиновое зернышко.
— Вы отпугиваете удачу разговорами, — закончив, сказал он мне. — Не упускайте своего счастья. Не рассказывайте никому о том, что случилось сегодня.
Я чувствовала себя так, словно готова была взорваться. Не рассказывать никому? Обо всем, что я делала в своей жизни, я всегда рассказывала кому-нибудь. Но по какой-то причине в этот раз я не стала ничего и никому рассказывать. В течение целых шести лет я хранила секрет этого плутоватого маленького индийца, и секрет этот жег меня изнутри, жег и жег, но теперь смотрите: я все равно не выдержала и разболтала.
Не говоря уже о том, что трудно сохранить все в тайне, есть еще одна проблема: я не могу представить себе, что обманываю кого-то. Быть может, втайне я рассчитываю, что от этого становлюсь хорошим человеком? Боюсь, так оно и есть. Разве время от времени меня не охватывает восхитительное чувство своего морального превосходства? Можете ставить десять к одному, что так оно и есть. Хотя если взглянуть на это с другой стороны… Может быть, единственная причина, по которой я не стала плохим человеком, заключается в том, что я боюсь им стать. Если вы остаетесь хорошим из страха, если страх удерживает вас от глупостей и неприятностей, это ведь не считается, правда? Вы просто боязливая, робкая и застенчивая личность, которая живет маленькой, безопасной жизнью, а мысль о том, что для такого образа жизни требуется душевное и моральное мужество — это, знаете ли, чушь собачья.
Глава шестнадцатая
Как бы расстроена я ни была из-за романа Тома и Кейт, вам, вероятно, следует знать, что я все время была готова принять его обратно. Я сама никогда в этом не сомневалась. Хотя это звучит довольно странно, учитывая, что я всегда считала себя женщиной, которая не прощает предательства. И неоднократно говорила об этом Тому. Я говорила ему, что на свете есть женщины, готовые простить сексуальную неверность, женщины, которым достаточно швырнуть тарелку в голову изменника, а потом забыть и попытаться начать все сначала, но я-то не принадлежу к их числу. И сама в это верила. Причем верила искренне. Все обстояло так, словно мне удалось выстроить свою личность вокруг собственного представления: вот она — женщина, которая не потерпит ничего подобного. Только реальность оказалась совершенно другой. У меня возникло чувство, что мне необходимо срочно произвести внутреннюю переоценку.
Но это вовсе не означало, что я собираюсь облегчить ему жизнь. Собственно говоря, совсем наоборот. И по окончании мизансцены на ступеньках я отправила Тома на все четыре стороны. Вошла в квартиру, позвонила Корделии и Бонни. Мы встретились за ленчем.
— Я сказала ему, что мне нужно некоторое время, чтобы все обдумать, — начала я рассказ, после того как мы уселись за столик.
— Тебе это в самом деле необходимо, — сказала Корделия.
— И я сказала ему, что занималась сексом с другим после его ухода.
— Ты сказала ему об этом? — переспросила Бонни.
— Да, — ответила я.
— И что он ответил?
— Собственно, ничего, — ответила я. — Просто спросил, может ли вернуться.
— Он сошел с ума, если рассчитывает вернуться, — заявила Бонни.
— Знаю, — согласилась я. — Именно так я ему и сказала.
— Хорошо, — заметила Бонни.
— И тогда он спросил, может ли он что-нибудь сделать, ну хоть что-нибудь, и я ответила: «Знаешь, наверное, ты можешь попытаться завоевать меня снова».
Бонни разгладила желтый свитер на своем огромном животе и одобрительно кивнула.
— Ты этого хочешь? — спросила Корделия.
— Я не знаю, чего хочу, — ответила я.
Корделия пристально взглянула на меня.
— Не думаю, что имеет какое-нибудь значение, чего же мне хочется, — заметила я.
— Естественно, имеет, — возразила Корделия.
— Мне, например, хочется, чтобы ничего этого не случилось, — сказала я.
— Отлично, — согласилась Корделия. — Тогда чего же ты хочешь?
— Не знаю, — отозвалась я. Потом целую минуту думала. — Знаете, на что это похоже? Вот если вы сломали или разбили какую-то вещь, а потом попытались ее склеить. Так вот, как ни склеивай и ни чини, она все равно уже не будет такой, как раньше.
— Все будет еще лучше, чем раньше, — заверила меня Бонни. — Он обманывал тебя.
— Все может быть лучше, чем было раньше на самом деле, — отозвалась я, — но все равно хуже того, что, мне представлялось, у меня уже есть.
И, пожалуй, это и раздражало меня сильнее всего. Я начала понемногу привыкать к мысли о том, что жила в мире грез, что мои ощущения наших с Томом отношений и то, что было между нами на самом деле, — это несравнимые вещи. Но смириться с тем, что подобное возвращение к реальности оказалось таким успешным, я еще никак не могла. Я любила грезить и мечтать. Любила фантазировать. У меня всегда были проблемы с реальностью и при лучших обстоятельствах, а сейчас обстоятельства были далеко не самыми лучшими.