Настроение на завтра
Шрифт:
Под конец вечера Хрупов принес альбом в сафьяновом переплете, где на нескольких фотографиях были запечатлены известные люди науки и медицины. Это были снимки симпозиумов и конференций.
Обе Светланы, очарованные обаянием Хрупова, стали его расспрашивать о деятелях медицинского мира. Он оживленно отвечал на их вопросы, правда, больше касался бытовых фактов, у кого какая машина и дача…
Марина Старбеева то ли от робости, то ли от непривычной обстановки не включалась в разговор, а молча листала альбом чужой жизни.
В конце альбома одна фотография привлекла
— Это вы, Степан Антонович? — спросила она, тронув пальцем снимок.
— Да, Марина. На фронте. Тысяча девятьсот сорок третий год. Тяжелый год, девушки.
— А кто с вами рядом? — глядя на знакомое лицо, но боясь ошибиться, спросила Марина.
— Это целый роман, — покивал головой Хрупов. — Медсестра. Я лежал в госпитале. Она выходила меня. Спасла.
Марина улыбнулась, и маленькая ямочка показалась на гладком розовом подбородке.
— Это моя мама, девочки. Гречихина, — нежно сказала она.
Хрупов мгновенно подхватил:
— Верно. Гречихина.
Обе Светланы уставились на фотографию.
— Красивая, — сказала Светлана-большая.
И, подавив в себе минутную растерянность, отринув набежавшее сомнение, Хрупов торопливо налил в бокалы шампанское и с пафосом сказал:
— Неожиданный тост. Но обязательный. За мою спасительницу, за ее здоровье. За Гречихину!
Пригубив вино, Светлана-маленькая, удивленная происшедшим, сказала:
— Как бывает в жизни… Прямо не верится.
И, глядя на студенток, Хрупов мысленно соглашался со Светланой-маленькой. Не верится! Разве мог Хрупов подумать, предположить, что перед ним, в его доме сидит, разглядывает фотографию своей матери его единственная дочь. Нет, таких мыслей у него не было. Хрупов никогда не думал об этом…
Хрупов торжествовал. Уже пятый день без устали действовала новая установка, которую соорудил инженер Быстряков.
Она чем-то напоминала строенный самогонный аппарат. Было много разных стеклянных трубок, по которым пульсировала жидкость. Попадая в очередную колбу, жидкость пузырилась от соприкосновения с каким-то веществом и текла дальше в металлический резервуарчик, подогреваемый спиртовкой. Здесь жидкость обогащалась уже новым веществом и, обретая темно-бурый цвет, проходила еще одну стадию переработки и наконец, сгущенная, стекала в белую фарфоровую чашку.
Эта самоделка занудно гудела под присмотром доверчивых студенток — Светланы-большой и Светланы-маленькой.
Короткий инструктаж, который провел Хрупов, касался режима работы установки и строгого соблюдения дозировки жидкостей и веществ. Все было просто и доступно. Никаких предупредительных сообщений Хрупов не сделал. Он был уверен, что установка сработает хорошо, и ему даже померещилось, как он идет по огромному светлому цеху, где на новейшем оборудовании готовят его лекарственный препарат. Хрупов любил мечтать.
Временами он появлялся в ассистентской комнате, поглядывал на установку и однажды очень доверительно сообщил девушкам, что они участвуют в сотворении великого чуда. Да, чуда, подтвердил он. И этого он никогда не забудет.
Теперь Хрупова волновал другой этап — проверка лекарственного препарата.
Это занятие напоминало ему скорее приятное увлечение, чем работу. Он аккуратно ссыпал из колбы на листок фольги порошок — результат очередного эксперимента, сворачивал фольгу пакетиком и вкладывал в папиросную коробку. Затем укрывал пакетик ватой и на тыльную сторону крышки наклеивал этикетку, где были указаны все компоненты, введенные в состав порошка. Коробку заклеивал узкой лентой пластыря, оборачивал листом плотной бумаги и снова заклеивал пластырем. Все было прочно, надежно. В хорошем настроении Хрупов шел на почту и отправлял заказную бандероль Данильцеву.
Сегодня, выходя из почтамта, он встретил Марину Старбееву. На ней была яркая спортивная куртка.
Он поздоровался и деловито предложил довезти ее до института на такси.
— Спасибо, я за билетами. В кино.
— Десять лет не ходил в кино! — воскликнул Хрупов. — Возьмете меня с собой?
— Мы идем на последний сеанс. Я и обе Светланы.
— Прекрасно! — И он вынул деньги.
— Что вы, — отказалась Марина от денег, и ее серые глаза слегка потемнели. — Я оставлю ваш билет у девочек в ассистентской. Они сегодня работают у вас?
— Да. Оставьте девушкам… В какой больнице вы на практике?
— В третьей.
— Главный врач Назаров?
Марина кивнула.
— Могу поговорить, окажут внимание.
— Зачем? У меня все хорошо.
— А где живут ваши родители?
— В Трехозерске. Красивый город. Это в Сибири.
— А что отец делает?
— На заводе. Начальник цеха. Мировой мужик у меня папка… Я побегу, очередь займу.
Хрупов криво усмехнулся, вспомнил ее слова о своем папке. И чтобы успокоить себя и отогнать незаслуженную обиду, невесть откуда взявшуюся или придуманную им самим, он подумал, сколько лет прошло, а ты, Старбеев, все в сержантах топчешься. А рядовой Хрупов — без пяти минут профессор.
Хрупов пришел в ассистентскую после лекции, преподнес девушкам по шоколадке, открыв сейф, взял небольшой пакетик прополиса, а там лежало несколько килограммов — удивительное богатство, и, вежливо откланявшись, сказал, что вернется через час-полтора.
В комнате звучало радио, передавали эстрадный концерт. Вскоре раздался условный стук в дверь, которому научил девушек Хрупов, — три коротких удара и через паузу четвертый.
Света-маленькая открыла дверь.
Вошла Марина Старбеева.
— Ну что, идем?
— Купила, — облегченно вздохнула Марина. — Народу уйма. Думала, до кассы не доберусь.
— А какая картина? — не отрываясь от работы, спросила Света-большая. Она была в очках и аккуратно размешивала фарфоровой ложкой смесь.
— Здрасте пожалуйста, — улыбнулась Марина. — Я же вчера вам говорила — «Мужчина и женщина».
— Про любовь?
— Да еще какую! — И, оглянувшись по сторонам, неуверенно сказала: — Что-то у вас попахивает подозрительно.
— Мы уже привыкли, — ответила Светлана-маленькая и поинтересовалась: — А какие там артисты играют?