Настроение на завтра
Шрифт:
И вот теперь перед Старбеевым сидел совсем другой человек, сутулый, мрачный, с отчаяньем и страхом в поблекших глазах и болью в сердце.
Это не был Червонный, а сидел тот самый Вредов, которого презирал Старбеев и не мог простить ему совершенной подлости.
И все же в запале гнева Старбеев вдруг уловил, что допускает ошибку, упрощая ход своих раздумий: ведь пришел к нему именно Червонный. И это Червонный явился повиниться за свои грешные дни и беды, а не за поступки чужака Бредова, с которым все яснее и легче.
«Не слушал ты меня, Червонный, —
Червонный словно подслушал мысли Старбеева, распрямился и сказал:
— Помнишь, Петрович, трудный был на заводе год. Позапрошлый, кажется. План годовой рушился. Я тогда хворал, на бюллетене был. — Он махнул рукой. — Чего вспоминать? Зачем? — Он выпятил указательный палец. — Вот этим гаденышем я сдвинул ручку коррекции, бляха медная.
Старбеев не забыл, не мог забыть тот декабрь. Восемь дней оставалось до Нового года, а план завода был под угрозой срыва. Плохо сработал тогда литейный цех, поставил много негодных заготовок. А новые начали поступать в механический цех лишь в начале второй недели. Наверстать упущенное время было трудно. Работали в три смены, и все же отставание угрожало сборочному цеху. Усложнило обстановку отсутствие Червонного. Он обрабатывал сложную деталь, требующую опыта, сноровки.
Червонный бюллетенил. После очередной выпивки, возвращаясь домой, поскользнулся у подъезда и вывихнул ногу.
И тогда Лоскутов упросил Червонного встать к станку. Договорились, что директорская машина будет привозить и увозить его с работы.
Червонный не упрямился. Машина, каждое утро ожидавшая его у дома, очень даже льстила его самолюбию.
И сейчас, услышав слова Червонного про тот декабрь, Старбеев подумал, что, пожалуй, с той директорской «Волги» ускорилось неотвратимое крушение Червонного.
— Анна знает, что ты ко мне пошел? — спросил Старбеев.
— Нет ее дома, — сразу потускнев, сказал Червонный.
— Поскандалили?
— В больнице она. Все разом навалилось. Хоть в петлю лезь.
— Что с ней? — невольно вырвалось у Старбеева, который внутренним чутьем догадался, что именно болезнь Анны подтолкнула Червонного прийти с покаянием.
— Плохо, Петрович, плохо ей.
— Толком ты можешь рассказать?
Со дня подлого поступка Червонный поздно возвращался домой. После работы бродил по улицам, заходил в пивную, подсаживался к приятелям и без интереса слушал разные байки. Брал он две кружки пива и пил маленькими глотками. На душе было муторно. Он даже не отвечал дружкам, когда приглашали
А вчера случилось жуткое. Придя поздно домой, Червонный увидел на столе записку племянницы: «Дядя Захар! Тетя Аня в больнице — увезли на «скорой помощи». Наташа».
Ранним утром Червонный поехал в больницу. Потоптался в приемном покое, в палату не пустили. Только узнал, что состояние Анны тяжелое.
И все-таки Червонный выпросил халат у гардеробщицы и прошел по боковой лестнице в отделение, где лежала Анна. Он вошел в кабинет заведующей и спросил, что с его Анной и когда будет операция.
«А мы не будем оперировать вашу жену», — ответила долговязая, со злыми глазами заведующая отделением. Червонный был потрясен. «Как не будете? Ее спасти надо!» И он услышал непонятное, леденящее: «Она у нас на столе останется. Нет, не будем», — подтвердила она, торопливо выходя из кабинета.
— Одна беда не ходит, все больше с подружками. Вот так. — Червонный спросил: — Что же делать, Петрович?.. Подскажи, светлая голова. — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Все, что хочешь, делай со мной. Можешь выгнать, бей по морде, суди… Об одном прошу, — Червонный бросился на колени, — не вспоминай про «зубра». Не говори. Сними этот грех. Я ведь сам пришел. Прости, Петрович.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Старбеев тихо затворил дверь палаты и медленно пошел по длинному больничному коридору. Четверть часа, которые он провел у постели Анны Червонной, были тяжкими.
В больнице время тягучее, долгое. И уже не бег секундной стрелки отсчитывает движение жизни, а тоска и печаль вопрошающих глаз, бледность осунувшегося лица, отрывистый разговор, сквозь едва разомкнутые губы.
— Очень хочется жить, — с усилием произнесла Анна.
Старбеев прикоснулся к ее руке и что-то сказал доброе, ободряющее, но вспомнить сейчас не смог, потому что был потрясен разговором с заведующей отделением Пчелкиной.
Старбеев нашел Пчелкину в ординаторской и с первого взгляда вспомнил слова Червонного про злые глаза. Да, они были такими, открыто отчужденными, сухими.
И он осторожно сказал, что если имеется хоть один процент надежды, то просит оперировать больную. На это дает-согласие ее муж, и показал письмо Червонного.
Пчелкина отрешенным голосом, с каким-то необъяснимым желанием поскорее закончить беседу, произнесла:
— Что вы! У нее резко упало давление. Плохие анализы… Она останется у нас на столе. Это невозможно.
— Почему? — воскликнул Старбеев. — Наверное, можно что-то сделать… Подготовить ее. Пусть через неделю. Я не знаю! Я не врач. Но почему такая жестокость? Я бы не хотел попасть в ваши руки.
Пчелкина сверкнула глазами, нервно застегнула пуговицу халата.
— Меня ждут в операционной. — И ушла.
Старбеев шумно задышал и растерянно посмотрел на белую дверь. Она показалась ему забрызганной черными пятнами.
В ординаторскую вошел хирург Ланской.
— Простите, вы кого ждете? — по-домашнему спросил он.