Natura bestiarum.
Шрифт:
— Своему исчадию, само собою, — передернул плечами Ван Ален. — Если таковое отыщется, конечно. Эти плодятся с еще большей редкостью; сама по себе разновидность нечастая, в своем роде чистая кровь, а потомство — и вовсе вещь исключительная. Если потомка не будет — да, скорее всего, стая разбредется, потому что среди них, других, не отыщется того, кто смог бы взять на себя роль вожака. Не то чтобы его не признают — он просто не сможет. А что?
— Ну… — неуверенно отозвался помощник, спешно собирая мысли под пристальным, испепеляющим взглядом своего начальства. — Я подумал — если его убить, то, быть
— Хорошо сочинил, — многозначительно выговорил Курт, и охотник задумчиво покачал головой:
— Не уверен. Но возможно, это и сработает; все зависит от того, насколько им нужно то, что они хотят найти. И в любом случае — это задачка непростая. Я уж не говорю о том, что такую тварь с полпинка не завалишь; вспомни, этой ночью он и на глаза-то не показывался — все делали его подручные. Это бестия осторожная и хитрая; считай — человек, только здоровенный и с зубами.
— Кстати, — кивнул Курт, — о здоровье. Что говорят твои познания — в каком состоянии сейчас могут быть раненые? Ждать ли, что они, пусть и в человеческом облике, но всецело восстановившиеся, либо же некоторые последствия еще могут иметь место?
— Они в полном порядке, — вздохнул Ван Аллен удрученно. — Будь на их месте простое зверье — зализывались бы с неделю, но… Если я верно понял твой интерес, то — да, в случае некоторых бойцовских навыков с их стороны можно ожидать серьезных неприятностей. А опыт показывает, что эти твари такими умениями не пренебрегают — хотя б и по той причине, что им, таким всевластным пять ночей в месяц, зазорно проявлять слабость в прочее время. Вообрази, что это за чувство, когда тебя, в иное время могущего любого человека порвать за три мгновения, кто-то из этих хилых людишек тыкает носом в землю. Досадно, верно?.. Посему я почти уверен, что эти парни умеют владеть не только собственной пастью. Почти уверен, что они вооружены; правда, случай с беднягой Вольфом показывает, что стрелкового оружия при них, как видно, нет. Это утешает.
— Скоро светает, и проснутся хозяева, — заметил Бруно настойчиво, и охотник нехотя кивнул:
— Хорошо. Поднимай остальных. Торгаш с парнем потащат тело, Молот Ведьм со мной в охране, фон Зайденберга оставим здесь.
— А я?
— А ты будешь надзирать за ним — мало ли, что еще ему взбредет в голову.
— Он прав, — подтвердил Курт, когда помощник вопросительно взглянул на него. — Кроме того, надо оставить здесь хоть одного лояльного человека, ибо все прочие нет-нет, да и скатываются к нехорошей идее затеять бунт. Будешь присматривать за ними, не то, боюсь, им может прийти в голову запереть за нами дверь и больше ее не открывать; не поворачивайся спиной.
— К кому?
— Ко всем. Любой здесь может внезапно понять, что мы ему не нравимся. Любой, — повторил он с нажимом. — Это — понятно?
— Вполне, — отозвался помощник недовольно, и Курт кивнул:
— Хорошо. Давай по комнатам. Пусть спускаются.
Мужская часть населения их маленькой крепости собралась в трапезном зале нескоро и безмолвно, косясь друг на друга и на укрытое тело Вольфа, и к идее покинуть стены трактира отнеслась без особенного воодушевления. Возражать, однако, никто не пытался, воспринимая
Альфред Велле явился, когда укутанное в полотно тело подтащили к порогу. В гробовой, какой-то неловкой тишине трактирщик приблизился к мертвому сыну, остановившись над ним, помедлил и отвернулся, так и не прикоснувшись и не взглянув на лицо.
— Будут пожелания касательно завтрака? — спросил он ровно, не глядя ни на кого.
— Ничего крепче пива, — во все той же тишине произнес Курт категорично. — Из пищи — что-нибудь, что можно съесть немного и насытиться быстро, но не до тяжести. Мальчишки с матерью это тоже касается. Не скупись.
— Уже ни к чему, — равнодушно отозвался Велле, уходя к кухне. — Снявши голову, майстер инквизитор, по волосам не плачут.
— По истине и по суду навел Ты все это на нас за грехи наши, — вздохнул торговец сокрушенно, и Карл Штефан зло поджал губы, бормотнув что-то неразборчивое.
— Говори за себя, — посоветовал фон Зайденберг с подчеркнутым спокойствием.
— Не скажете же вы, что не грешны?
— Довольно, — одернул Курт и кивнул рыцарю. — Отодвинете засов и откроете дверь. Закроете ее за нами и запрете снова. На стук, крики и стоны — не открывать, отопрете, только если услышите голос кого-то из нас.
— Это еще почему? — возмутился неудачливый любовник. — А если эти твари еще там, если они меня ранят, если я доберусь до двери из последних сил и просто не смогу ничего сказать? Меня оставят там издыхать?
— Если тебя ранит одна из тварей, тебе и без того конец, — заметил Бруно. — Помнишь, что было сказано? Небольшая царапина, полученная от них — это в любом случае заражение крови и смерть.
— Сейчас никому из нас это не грозит, — возразил охотник. — Сейчас они люди. Однако это не значит, что, если они впрямь еще здесь, ожидать от них неприятностей не надо, посему по сторонам смотрит не только охрана. Все меня поняли?
— Что там можно увидеть, в такой пурге? Не околеть бы — и то хорошо.
— Вот, — все так же тихо, как и прежде, произнес Альфред Велле, снова приблизившись и протянув парню дубленую шубу сына. — Держи. Ему она теперь не понадобится.
Тот дрогнул губами, неуклюже приняв подношение, и, влезши в рукава, выговорил, не глядя на хозяина:
— Ну, спасибо…
— Ладно, — решительно отмахнулся Ван Аллен. — Довольно разговоров. Выходим. Все готовы?
— Нет, — буркнул Карл Штефан, берясь за край полотна с телом убитого. — Но кого это волнует.
— Вперед, — скомандовал Курт, и рыцарь, вздохнув, с натугой сдвинул тяжелый засов в сторону.
Внутрь трактира шлепнулся огромный пласт сугроба, прежде подпираемого дверью, и в снегу Курт утонул почти по бедра, слабо видя различие меж белым ковром под ногами и белым воздухом вокруг себя. В эту взвесь за порогом он шагнул, словно в воду — черствую, колючую холодную воду; ветер и сугробы сковывали движения, в капюшон фельдрока, сброшенный на спину, дабы не мешать обзору, как в мешок, сыпался снег, царапая лицо и слепя глаза. Ладони, держащие меч, уже через считанные мгновения оледенели так, что рукоять почти не чувствовалась, лишь тяжесть, пригибающая руки к земле, давала понять, что оружие все еще в них.