Natura bestiarum.
Шрифт:
Темнота в глазах не расступилась всецело, и тело еще не подчинялось, как должно было бы; швы на лбу пронзило острой болью, а тьма взорвалась цветными звездами, когда Курт развернулся, сдернув ногу со щита и приподняв себя на одно колено. Помощник лежал в шаге чуть в стороне, держась порванной рукой за кровоточащее плечо, рыцарь по-прежнему не двигался, пребывая в мире ином временно или уже навеки, и лишь Ван Аллен оставался на ногах, прижавшись спиною к перилам и держа меч перед собою. Оборотень замер напротив него, припав к полу, больше похожий сейчас на изготовившегося
Арбалет валялся в трех шагах, до бешенства близко, но недоступно, собственный клинок отлетел далеко прочь, из разбросанного под ногами железного лома ничего, что способно было бы стать мало-мальски годным метательным оружием, не имелось, и лишь теперь, лишь в этот момент пришла мысль о том, что победы, скорее всего, ждать не стоит. В одиночку охотник не справится с этим реликтумом незапамятных времен, чьи предки, в точности такие же, как он, наверняка сталкивались с противниками и посерьезней, нежели слабый человек без когтей и клыков, вооруженный лишь куском металла. На то, чтобы одолеть его, у зверя уйдет не более нескольких секунд, а уж на то, чтобы покончить с остальными, и того меньше. И, как это, судя по всему, всегда бывало прежде, не останется в живых никого, кто мог бы рассказать о том, что же произошло в одиноком трактире у дороги…
Когда оборотень прыгнул, навстречу ему выбросилось острие железного меча; тот извернулся в воздухе, пропустив удар мимо, и ударил сам — как-то совершенно не по-звериному, как мог бы ударить человек, лапой по запястью. На светлое дерево перил брызнула рубиновая россыпь, и отлетевший клинок, с глухим звоном ударившись о стену, отлетел в сторону, приземлившись в шаге от Курта. Волк развернулся к Ван Аллену, схватив зубами воздух — охотник, опершись о перила, подпрыгнул, перемахнув через деревянный брус и перебросив себя на лестницу. Зверь бросился следом, в один невероятный прыжок преодолев преграду и повалив человека на ступени.
Тот рванулся, упершись ногой в перекладину перил, однако подняться не успел; широкая лапа вперилась в плечо, и тяжелая бурая туша навалилась сверху, не давая шевельнуться. Разверстая пасть, источающая вязкую слюну, нависла над самым лицом, и зубы сомкнулись опять, снова поймав пустоту — Ван Аллен, ухватившись обеими руками за косматое горло, стиснул пальцы, пытаясь зажать в кулаках кадык. Густая шерсть собралась в комок, мешая добраться до горла, и напрягшиеся руки дрогнули, когда зверь напружинился, пытаясь переломить последнее бессмысленное сопротивление обреченного человека…
Я верил в человека, а не в ничтожную безответную тварь…
Это было даже не мыслью, не намерением — просто бесчувственное, холодное сопоставление фактов. Меч в шаге — рядом. Сломана нога; но ведь не отрублена?..
Я не знаю, где пределы человеческим возможностям…
Это было слышано не раз в далеком альпийском лагере от наставника, убедившего его однажды, навсегда и неоспоримо в том, что человек мерило всех вещей. Что человек может все.
«Debes, ergo potest»…
Девиз,
Боль — чушь, майстер инквизитор…
Вдох.
Цель впереди, и больше ничего.
Ничего нет. Никого нет.
Все, как всегда.
Вдох. Выдох.
Боль, пронзившая тело до самой поясницы, дошла до сознания, словно письмо от давней любовницы, живущей в отдаленном городе на другом конце страны — с долгим, невообразимым запозданием. До клинка, лежащего в шаге от него, Курт почти допрыгнул — одним коротким рывком, не заметив, как ступил и куда, оперся ли о сломанную ногу или просто перебросил себя, как мешок с зерном…
Когда рука сама собою, без участия разума, не тратя времени на раздумья и расчеты, метнула железный клинок вперед, уже вдогонку, запоздало, вспыхнула мысль — «а если»… А если промах…
«Господин рыцарь фон Вайденхорст»…
Та самая рыцарская выучка, над которой так любит потешаться майстер инквизитор Гессе…
О том, что именно эта выучка и подразумевает умение метать всё, что только может называться словом «оружие» или хотя бы способно сойти за таковое, он знал, слышал, но никогда не придавал этому значения. До этого момента…
«Повезло»…
Ничему иному, кроме как везению или столь лелеемой помощником Господней милости, нельзя было приписать то, что брошенный неумелой рукой клинок не пропорол голову Ван Аллена, а вошел четко, точно, словно нож в масло, в шею оборотня.
Волк замер, точно статуя, поперхнувшись вдохом, и Ван Аллен, уставясь на рукоять, торчащую из тела оборотня, словно окаменел, все еще стискивая мощную шею. Из полураскрытой пасти, наполнившейся кровью, на его лицо соскользнула тягучая крупная капля, и охотник, опомнившись, напрягся, оттолкнув от себя зверя и вырвавшись из-под оседающего на него тяжелого тела. Через перила он перевалился, как мешок, с трудом воздвигнув себя на ноги, и бросился к стойке, не с первой попытки подобрав валяющийся на ней тесак Бруно. Оборотень обвалился на ступени, выгибаясь и хрипя, и в мутных глазах мелькнуло что-то похожее на удивление и испуг. Ван Аллен споткнулся уже у самой лестницы и, не пытаясь подняться на ноги, ударил снизу, явно вложив в это все оставшиеся силы.
Лезвие вонзилось под нижнюю челюсть, со скрежетом упершись в череп и пойдя в сторону, и после мгновенной заминки пробилось наружу сквозь затылок, выбросив с собою осколки кости и мозга. Охотник рванул клинок на себя, отпрянув от плеснувшей сверху крови, и отполз назад, не отрывая взгляда от содрогающегося зверя на лестнице. Твердые, как камень, когти скрежетнули по доскам, лапы напряглись, пытаясь поднять тело; волк, со свистом выдохнув, упал, проехавшись по ступеням вниз, и остался лежать, уставясь потускневшими глазами в потолок.