Научная фантастика. Возрождение
Шрифт:
Говорили мы о другом. Даже о будущем, как влюбленные. Скорее всего нас ждала смерть в пламени, но нам нравилось — вреда-то не будет — строить планы на случай, если наши хозяева найдут способ обвести судьбу вокруг пальца. Тогда нам будет из чего выбирать. Белая Гора никогда раньше не имела доступа к богатству. Ей не хотелось заниматься расточительством, но возможность побывать на всех планетах ее восхищала.
Конечно же, роскошь была ей неведома. Я надеялся когда-нибудь увидеть, как она прореагирует на подобное, — наверное, как-то необычно. Ожерелье — подарок, с которого на Петросе традиционно начинается роман, —
Она тщательно его рассмотрела:
— Сколько это стоит?
— Около миллиона марок. — Белая Гора принялась совать украшение обратно мне в руки. — Возьми, пожалуйста. Теперь деньги ничего не значат.
Она не сразу нашлась, что сказать (редкий случай).
— Твой жест мне понятен. Но нельзя ожидать, что я оценю его так же, как ты.
— Я и не ожидаю.
— А вдруг я его потеряю? Я ведь его могу где-нибудь забыть, и все.
— Знаю. Все равно я его тебе подарил.
Она кивнула и засмеялась:
— Ну хорошо. Странный вы народ.
Не расстегивая, она натянула ожерелье на шею, чуть не ободрав себе уши. Камни тепло засветились на фоне оливковой кожи.
Белая Гора чмокнула меня в губы и, ни слова больше не сказав, выпорхнула из комнаты. Мимо зеркала она пробежала, даже не взглянув.
Пару часов спустя я отправился на поиски. Ло сказал, что видел, как она выходила из дома и несла с собой много фляг воды. На пляже я нашел ее следы, уходящие на запад, за горизонт.
Ее не было два дня. Я работал на улице, когда она вернулась, обнаженная, в одном лишь моем ожерелье. Еще одно она несла в руке: срезала себе правую косу и вплела в сложный узор из золотых и серебряных нитей. Его она надела мне на шею, потом поцеловала и пошла в дом. Я хотел идти следом, но она усталым жестом остановила меня.
— Дай мне поспать, поесть и вымыться. — Ее голос стал хриплым шепотом. — Приходи, когда стемнеет.
Я сел, привалившись к доброму камню, и ни о чем не думал, только гладил ожерелье из ее волос и нюхал их запах. Когда стало настолько темно, что я не видел своих ног, пошел к ней. Она ждала.
VII
Я много времени проводил вне дома, особенно рано утром и поздно вечером, изучая свое собрание камней и обломков. Изображение каждого фрагмента было занесено в память формовочного бокса, но так мне проще представить себе некоторые аспекты работы.
Вдохновение! В Риме мы играли с миниатюрной моделью Солнечной системы, еще механической, построенной за много столетий до информационного века. В ее щелкающих движениях было что-то одновременно забавное и успокаивающее.
В голове у меня вечно все идет вверх дном. В этом спокойствии я ощутил страх и отчаяние. Перед глазами стояла массивная, но неуравновешенная структура. Посетители станут заходить туда небольшими группами, и под их весом она станет раскачиваться и опасно крениться. Она будет одновременно огромной и хрупкой (хотя хрупкость, конечно, придется сделать иллюзорной), как экосистема, которую столь безжалостно разрушили фундири.
Мемориал надо расположить так, чтобы все время казалось, будто он вот-вот опрокинется, и противовесы, удерживающие его на месте, тщательно скрыть от глаз. Звук перекатывающихся металлических болванок добавит беспокойного ощущения. Любой шаг должен отдаваться гулким звуком пустоты.
Если посетители замрут, все остановится. Но уходя, им придется вновь потревожить покой. Предполагается, что тревогу почувствуют и они.
Вставала техническая задача: как измерить распределение массы в каждом из разношерстных кусков? Дома это не составило бы для меня труда: я мог бы взять напрокат магнитно-резонансный денситометр. Но вот как раз его на Земле, среди множества бесполезных для меня вещей, и не было, так что пришлось обходиться парой роботов и острием ножа.
У меня было много камней и предметов на выбор, и существовало искушение вовсе не придерживаться никакого общего принципа, кроме нестабильного равновесия всей структуры. Булыжники, обломки древних статуй, старинные механизмы… Модели, которые я делал, выглядели двусмысленно. Я не мог понять, станут ли они, если выстроить их в натуральную величину, грозными или нелепыми. Что выйдет — символ беззащитности перед лицом неумолимого врага или грозящая развалиться куча мусора? В конце концов я решил подойти довольно консервативно, скорее с достоинством, чем дерзко. Все-таки туристы, у которых денег больше, чем вкуса, — в общем, не те, кто обычно.
Мне удалось откопать двенадцать длинных балок из блестящего черного монофибра. Они стали спицами моего некруглого колеса. Это придаст композиции некоторое единство. Поперек обода ляжет прямой крест из четырех гранитных блоков, а пятый, побольше, отметит центр. Потом внутри я сплету целую паутину на основе монофибровых нитей.
Кое-кто переносил свои материалы в «Амазонию» и работал там, в зоне, отведенной под парк. Мы с Белой Горой решили остаться снаружи. Ее проект, как она сказала, был на этой стадии вполне портативным, а мой легко разбирался.
Пару недель спустя участников конкурса осталось всего пятнадцать. Прочие всё забросили, поддавшись пассивной депрессии, похоже ставшей теперь на Земле новой нормой поведения, а один покончил с собой. Художники с Вульфа и Мийховена легли в анабиоз — тоже что-то вроде самоубийства, только отсроченного: примерно из каждых трех заснувших один просыпался нормально, один — с какими-нибудь излечимыми умственными расстройствами и один сходил с ума и вскоре после пробуждения умирал, потому что не мог или не хотел жить.
На Петросе анабиоз не применялся, хотя кое-кто летал на другие планеты, чтобы прибегнуть к этому рискованному способу путешествий во времени. Некоторые даже пользовались им для финансовых спекуляций: покупали предметы искусства или антиквариат, а потом засыпали на сто лет или больше, ожидая, пока их собственность подорожает. Разумеется, могло случиться и так, что ее цена не сильно возрастет, или что ее украдут, или ее конфискуют государство или родственники.
Но если у тебя хватает денег купить билет на другую планету, почему бы не подождать, пока не накопишь достаточно, чтобы отправиться куда-нибудь по-настоящему далеко? Пусть растяжение времени сглатывает годы. Я мог бы полететь с Петроса на Мийховен с заходом на Скааль, потратив сто двадцать лет, а сам за это время прожить лишь три года, не подвергая свой разум опасности, и к тому же взять все свои ценности с собой.