Науфрагум. Дилогия
Шрифт:
– Так как, ползем дальше?
– Ничего больше не остается, - ответила Грегорика.
– Видите меня? Можете рассмотреть сигналы?
– С моей стороны было бы просто неприлично вас не рассмотреть, ваше высочество, - с чувством ответил я. Внутренний голос немедленно поддакнул:
"Недооценивает, недооценивает себя наше прекрасное высочество. О боги, эти длинные стройные ноги, словно светящиеся в темноте!.. Я разгляжу с расстояния в милю с зажмуренными глазами. А ты?"
"Будто сам не догадываешься. Конечно, я тоже", - признался я.
"Может быть, это она так кокетничает? Не может же не догадываться о впечатлении, которое производит на мужчин, - продолжал ехидствовать внутренний голос.
– А если действительно не догадывается, то остается признать ее слегка глуповатой".
"Сам ты глуповатый. Она с этим живет девятнадцать лет. Нельзя же помнить каждую секунду. И делать ей больше нечего, как со мной кокетничать. А вообще - отвянь, мне некогда".
"Но случая полюбоваться ты все равное не упустишь, так"?
– проницательно заметил собеседник, прежде чем заткнуться.
– Тогда за мной!
– крикнула Грегорика и, призывно расставив руки ладонями ко мне, попятилась дальше по эстакаде.
Это было жуткое путешествие. Справа и слева простиралась пустота, и теперь, погасив фары, я не мог различить даже края эстакады. Подозрение, что танк немного забирает влево, полностью подтвердилось: на протяжении ста ярдов пришлось по команде Грегорики трижды выправлять курс, притормаживая правую гусеницу. Каждый раз верхние ветви гусениц нависали над пустотой, танк грузно покачивался, и все внутри меня замирало. Если бы не принцесса, хладнокровно и четко семафорившая - вправо-влево-прямо, мое слоновье хождение по канату могло бы закончиться быстро и печально.
Ослепленные светом фар и вспышками выстрелов глаза снова привыкли к темноте, и выяснилось, что тьма внутри купола не такая уж и кромешная. Красные отсветы пожаров, мечущиеся по стеклам снаружи, позволяли рассмотреть контуры эстакад, пандусов, платформ и бассейнов, но внизу все так же плескалось озеро тьмы.
Мы миновали первую платформу, где слегка перевели дух, и двинулись дальше, по такой же узкой эстакаде, ведущей прямо, к гипоцентру купола. Там на разных уровнях пересекались несколько эстакад, над которыми нависала платформе несколько большего диаметра. Примерно на полпути дорогу преградила брошенная на рельсах вагонетка. Принцесса осторожно обошла ее сбоку, а я подвел танк вплотную и, упершись углом лобового листа, осторожно дал газу и надавил. Судя по всему, реборды оказались блокированы тормозами, так как вместо того, чтобы послушно и аккуратно сдвинуться по рельсам к следующей платформе - на что я и рассчитывал - высокая вагонетка вдруг приподнялась одним концом, покачалась, отчаянно скрипя, повалилась набок и с грохотом рухнула через край эстакады вниз.
Спустя секунду снизу донесся сочный, чавкающий всплеск - звучало так, словно вагонетка плюхнулась в жидкую трясину. Волна болотной вони, поднявшаяся до уровня эстакады спустя некоторое время, подтвердила это предположение. Но еще раньше раздающийся снизу плеск и бульканье перекрыл странный, слитный и мощный шелест. Шорох, рассыпчатый трепет и треск внезапно подавили все остальные звуки, перекрыв даже клекот холостого хода танкового дизеля. Непонятный шум поднимался волнами, ширился, накатывался снизу, точно лезущая из булькающего котла густая пена. В отрытый люк вдруг толчками пошел возмущенный воздух, а потом темное подкупольное пространство внезапно зарябило и зароилось неисчислимым множеством вспорхнувших снизу мотыльков. Гудя, как миллион пчелиных ульев, и трепеща крылышками, крупные насекомые вихрями и кольцами завертелись вокруг танка. По лицу задели крылышки, тяжелое мохнатое тельце ткнулось в лоб, скатилось на колени, завозилось, пытаясь перевернуться. В свете лампочек приборной доски я рассмотрел огромного мотылька, на темной бархатистой спинке которого несколько светлых пятнышек складывались в изображение человеческого черепа.
"Acherontia atropos" - бабочка "Мертвая голова"? Да, точно! Всего пару недель назад мамочка подсунула мне томик Китса с большой и красочной литографией на обложке. Как там он назывался, "Ода меланхолии", что ли?
Грегорика, замершая ярдах в пяти впереди танка, от неожиданности прикрыла лицо руками. Сквозь метель проносящихся мимо, наискось, снизу вверх мотыльков, ее тонкий силуэт казался вибрирующим и исчезающим. Она словно растворялась, таяла, улетала в бездну вместе с траурным бархатнокрылым роем. Меня охватил ужас - показалось, что одинокая, снедаемая изнутри непонятной тревогой девушка действительно пропадет, рассыпавшись, оставив нас на полпути в никуда...
– Ваше высочество!..
Я уже наполовину высунулся из люка, но дрожащий голос Грегорики остановил меня:
– Н-ничего. Все в порядке, Золтан. Мне просто показалось... наверное, от неожиданности. Как... как сильно это бьет по нервам... правда?
– она отняла руки от лица, попятилась на шаг, потом другой. Замерла, упершись спиной в лист лобовой брони, передо мной.
– Еще бы.
– ...Вдруг показалось, что это души погибших людей, обитателей этого печального континента. Ведь мотыльков... мириады, правда?
– Да. Действительно, жуткое зрелище. Мурашки по коже.
– Они всегда считались вестниками смерти. Может быть, души не могут найти покоя, ждут, когда кто-то сумеет раскрыть тайну. Понять, что случилось, как сделать, чтобы подобное не повторилось больше. Г-глупо звучит, да?
– Вовсе нет.
– Но откуда же здесь столько мотыльков? Насколько я помню, они не относятся к общественным насекомым, а живут поодиночке, и никогда не бросались в глаза своей многочисленностью. И вдруг здесь, в прохладных северных краях...
– Даже и предположить не могу, как возник этот биоценоз. Конечно, кузнечики тоже трещат в траве поодиночке... пока не превращаются в саранчу. Никто ведь до сих пор так и не понял, отчего так случается. Может быть, и здесь?
– Кузнечики...
– принцесса зябко передернула плечами, словно от холода.
– ...И даже саранча это одно, но "мертвые головы"...
– Чего вы хотите от материка-кладбища? Нормальные мерки тут не действуют.
Она кивнула.
– Если принять за истину гипотезы о существовании общего некротического поля, то Науфрагум должен был заставить содрогнуться все мироздание. Мгновенная смерть сотен миллионов или миллиардов людей... вспышка, в которой сгорели мысли, устремления, мечты...было бы странно, если бы здесь хоть что-то осталось нормальным.
Минутная остановка позволила переждать пик мотыльковой "метели". В ушах все равно еще стоял низкий, шепчущий гул мириадов крылышек, но большая часть насекомых поднялась выше, куда-то к полярным широтам купола, где плавно покачивалась подсвеченные отблесками пожаров гидропонные корзины. Судя по тому, как поредели роящиеся потоки мотыльков, они каким-то образом находили себе дорогу наружу, за пределы купола.
– Улетают...
– провожая их полным боли взглядом, прошептала принцесса. Опершись спиной на лобовой лист, она обняла себя руками за плечи, словно пытаясь согреться. Нет, дело было не в холоде - влажное болотное тепло, поднимающееся снизу, создавало здесь атмосферу куда более комфортную, чем холодная предосенняя ночь снаружи купола. Глядя на спину Грегорики, я не мог отделаться от мысли, что ее гнетет что-то иное, какие-то мрачные предчувствия. Я буквально чувствовал, как она старается стряхнуть их - и не может. О боги, никто не учил меня успокаивать расстроенных девушек, но и смотреть со стороны, как она мучается, было невыносимо. Неловко протянутая рука повисла над ее плечом, но так и не осмелилась коснуться. Пытаясь подобрать слова, я прочистил горло, но Грегорика восприняла это иначе.