Науфрагум. Дилогия
Шрифт:
– Вообще-то, я спрашивал про водку, а не про порно...тьфу, полиграфию. Нет надобности выкатывать всю линейку человеческих пороков. Ладно, продолжу поиски. И Алиса уже заждалась...
Поднявшись, я направился к выходу, где на недоступной границе мужского царства маялась моя спутница.
– Нету? А я что тебе говорила? Ой-ой-ой, но что же теперь делать?
– она схватилась за голову.
– Ужжжасно неловко перед Маркеттой. Как же я так опростоволосилась? И еще ты лезешь некстати, будишь напрасные надежды. Если не получится починить, как я буду смотреть ей в глаза?.. Да стой же, куда ты? Подожди! И что это за надпись? "Вход закрыт"... так куда же ты лезешь... ай!..
Не говоря ни слова, я втолкнул ее в неприметную дверцу, прятавшуюся на украшенной многоцветной шелкографией переборке.
Роскошный мир пассажирских палуб дирижабля оказался за спиной, и нашим взглядам предстал утилитарный технический тамбур, тускло освещенный пыльным плафоном. Короткий трап вел наверх, заканчиваясь люком. Я поднялся, толкнул тяжелую крышку и выбрался наверх, затем втащил Алису, уцепившуюся за протянутую руку.
– А-а-а-ах...
– подняв глаза, она замерла на месте.
Это была действительно величественная картина. Мы стояли на узком металлическом переходе с решетчатым полом, уходящем в полумрак направо и налево. Над головами и по сторонам на недосягаемую взгляду высоту уходили перевернутые конусы наполненных газом гигантских баллонетов из прорезиненного шелка, соприкасающиеся боками где-то высоко-высоко. Между ними едва угадывались тоненькие ажурные элементы продольного и поперечного набора, и сходящаяся к центральным силовым кольцам паутина тонких тросов. Дюралюминиевые балки едва слышно поскрипывали под давлением шелковых баллонов, которые в нашем ракурсе представлялись величественными колоннами. Каждый из них оказался бы выше шпиля колокольни главного комплекса Йельского колледжа. Решетчатое покрытие под ногами слабо вибрировало, передавая отдаленный гул мощных двигателей. Холодный сквозняк, несущий запах смазки и металла, взъерошил волосы. Под настилом что-то таинственно шипело - пневматический привод? Контраст холодного и гулкого, напоминающего готический собор царства техники с роскошными, но ощутимо искусственными пассажирскими палубами, которые мы только что покинули, заставил в ошеломлении умолкнуть.
– Н-невероятно, - выдохнула Алиса, наконец, обретя дар речи. Ее потемневшие от волнения зеленые глаза приняли выражение, которое мне давно уже не встречалось.
– Я и представить себе не могла... что находится по другую сторону...
– Небесную механику? Помнишь, как у Босха, шестерни за свернувшимся в трубочку краем небосвода? Да, мы чаще всего не задумываемся о том, что находится даже за стенкой, не то, что над головами.
– Даже трудно представить, что это построили люди... словно дворец паровых титанов.
– Это называется стимпанк. Модное словечко, недавно слышал, но не совсем понял его этимологию. Но вообще-то мы поднялись сюда не только для того, чтобы поразиться величию человеческого конструкторского гения. Надо поймать какого-нибудь из мелких прислужников титанов... ага, вот и он.
По узкому килевому проходу торопливо шагал, грохоча тяжелыми ботинками, матрос палубной команды дирижабля в голубой форменке с воротником гюйсом. На бескозырке смешно подпрыгивал бордовый помпон. Увидав нас, он сначала присвистнул, потом широко усмехнулся.
– Милостивые господа студенты, если вы пообниматься собрались, то лучше в тамбур возвернуться. Мне-то не жалко, а вот пойдет боцман, начнет серчать, надает за вас оплеух.
Алиса, слегка зардевшись, быстро отпустила мою руку, которую, оказывается, все это время крепко сжимала. Отбросив неуместную мысль о том, что я так привык к ней, что совершенно этого не замечал, я взял быка за рога.
– Нет, служивый, потискаться мы и внизу можем. А сюда по серьезному делу.
Он удивленно вытаращил глаза. Действительно, какое дело может быть у барчука из высокородных пассажиров до серой матросской скотинки?
– И дело, соответственно, такое, - я заговорщицки понизил голос.
– До меня дошли подтвержденные сведения о том, что антиобледенительная система омывания стекол ходовой рубки "Олимпика" заправлена тремястами литрами чистого спирта.
На лице матроса немедленно возникло уважение перед подобными техническими знаниями и деловитостью.
– Сам понимаешь, служивый, две недели сухого закона - это издевательство. Так что был бы премного обязан, если бы и мне перепала малая толика. Скажем, четвертушка. Окей?
Серебряный шиллинг, который слабо блеснул в колечке моих пальцев, оказал воистину гипнотическое действие.
– Две минуты, вашблагородие!
– матрос повернулся кругом и припустил так, что только пятки засверкали. Проводив его взглядом, Алиса пробурчала:
– Каждый раз, когда передо мной открывается новая ступенька твоего морального падения, я считаю ее последней... и ошибаюсь.
– Крепись. Даже я не знаю, где нижняя площадка, - покровительственно похлопав ее по плечу, заявил я.
Пять минут спустя мы снова сидели за тем же самым столиком в ресторане. Поставив в ряд три чашечки на блюдцах, я разделил между ними прозрачную жидкость из бутылки зеленого стекла. Судя по отсутствию запаха, спирт не был испорчен глицерином, что, безусловно, было на пользу делу. Сначала "грязный" раствор. Подхватив часовой механизм испытанным, незаменимым пинцетом, также вынутым из рукоятки плоскогубцев, я опустил его в спирт и крутанул чашечку так, что она завертелась на блюдце, словно юла. Спирт, в котором струились кофейные разводы, запенился. Когда жидкость потемнела, я вынул механизм, продул, и перешел ко второй чашечке. Здесь кофейный оттенок был уже едва-едва заметен, а в третьей чашечке спирт остался совершенно чистым. Поднеся механизм к включенной электрической лампе, висевшей над столиком, я оставил его прогреваться и сушиться, после чего аккуратно промыл и корпус. Осталось вставить механизм обратно, собрать баланс и циферблат и вставить пружину.
Несколько оборотов заводного колесика, и секундная стрелка исправно двинулась по своему круговому пути под восхищенное аханье зрительниц. Выставив время по своим собственным часам, я с поклоном вручил часики Маркетте, на глазах которой блеснули слезы - теперь уже радостные. Приняв свою драгоценность обеими руками, она прижала ее к щеке, и дрогнувшим голосом проговорила:
– Я так... так вам признательна... господин Немирович! Вы не представляете, какой камень сняли у меня с груди...