Наука побеждать
Шрифт:
— Ваши паладины, лорд Томазо, наследники древних рыцарских традиций, люди, несомненно, благородного происхождения, — издалека начал я, — не считают ополченцев не то, что равными себе, но просто достойными солдатами, способными хоть на что-нибудь на поле боя. Ведь там всё решат они, паладины, и линейная пехота французов, и потому они на самом деле толком не занимались подготовкой ополченцев. Научили шагать — хорошо, обращаться с мушкетами — отлично! А что ещё надо? Вот паладины и проводили время на плацу ополченцев совершенно бесцельно.
— Я обещал тебе, сын мой, не гневаться на тебя за правду, — вздохнул гроссмейстер, —
— Если моё слово чего-то стоит в ваших, падре, глазах, — заметил я, — то прошу вас не судить их слишком строго. В этом виновны не они, но тысячелетние традиции, на которых стоит дворянство во всём мире. Я хоть и из дворян, но ещё дед мой был простым разночинцем и дослужился до чина, дающего право на наследственное дворянство, на статской службе. Именно потому я никогда не смотрел на солдат сверху вниз, ведь именно такие взгляды бросали на меня соученики по кадетскому корпусу
— Ты очень интересный человек, юноша, — несколько сменил тон лорд Томазо. — Признаться, я хотел было повесить тебя, когда полковник Жехорс передал мне письмо от бывшего генерала Кастаньоса. Оно было выдержано в весьма оскорбительных тонах, и я поддался гневу, что бывает со мной весьма редко. Я вызвал к себе полковника и велел доставить того, кто привёз это письмо. В тот момент я полагал, что этот человек не может быть никем иным кроме шпиона герильясов.
— Что же спасло меня от вашего гнева, лорд? — вежливо поинтересовался я.
— Полковник Жехорс, — ответил лорд Томазо. — Он сказал мне, что сейчас ведёт проверку этого человека, для чего отправил его куда-то далеко с конным патрулём. После я как-то позабыл об этой истории, начав готовить войска для операции против обнаглевших герильясов. И вот я узнаю, что этот человек не просто является офицером гарнизона Уэльвы, но он ещё и сумел сделать из ополченцев настоящих солдат.
— И снова я должен быть благодарен полковнику Жехорсу? — полуутвердительно сказал я.
— Именно, — согласно кивнул гроссмейстер. — Он подошёл ко мне и сообщил, что ты, юноша, блестяще выдержал его проверку. И я решил пообщаться с тобою.
— И к какому же выводу вы пришли из нашего разговора? Можете ли вы мне доверять?
— Доверять, сын мой, я могу только сыну Вселенской Католической церкви. А ведь ты ортодокс, не так ли?
— Православный, — позволил себя поправить гроссмейстера по-русски, — это слово имеет несколько иное значение.
— Вижу, ты искушён в языкознании, — заметил он. — Но столь ли искушён ты в законе Божиим?
— Не столь хорошо, — покачал я головой, — хоть и прилежно изучал его в гимназии и кадетском корпусе. Однако после этого у меня было немного времени для того, чтобы улучшить это знание. И потому я стараюсь воздерживаться от теологических споров, оставляя их богословам.
— Похвально, сын мой, — кивнул лорд Томазо, — как твоё прилежание, так и то, что ты не желаешь влезать в те вопросы, в которых не разбираешься в достаточной мере. А теперь мне пора переговорить с иными гостями. Ступай с миром, юноша.
— Благодарю вас, падре.
Мы
(из воспоминаний генерала Франсиско Хавьера Кастаньоса-и-Арагонеса)
Будь проклят тот день, когда я поддался на провокацию этого немецкого ублюдка барона Рабе! Он пришёл ко мне за полтора месяца до битвы у годоева подворья и предложил спровоцировать паладинов Уэльвы. Он уверял меня, что у меня гораздо больше людей, пускай и не на всех я могу рассчитывать, а он также обещал мне батарею пушек в помощь. И не просто поровых, но сверхсовременных тогда паровых. Надо отметить, к его чести, что он, действительно, поставил мне обещанную батарею. Вот только его канониры лишь в общих чертах объяснили моим людям как с ними обращаться и в сражении они не сыграли особой роли.
Лишь много позже я узнал, что эта провокация была направлена не против паладинов Уэльвы или против нас. Нет. Вся эта история была затеяна для того, чтобы скрыть нападение на старинный форт со средневековой часовней, расположенный в нескольких милях от места событий.
Командиром линейной пехоты в армии лорда Томазо был пожилой капитан Сен-Симон. Не смотря на фузилерный мундир его вполне можно было принять за гренадера, статью он вполне подходил. Он оказался толковым командиром и согласился выслушать меня, не кривясь из-за того, что командовал я ополченцами. На самом деле, разговор этот мы начали ещё на приёме в ратуше, однако продолжить его смогли только сейчас, перед самой битвой.
— Как ни крути, Сен-Симон, — сказал я, — моих людей трудно назвать настоящими солдатами. Они толком не нюхали пороху и могут не выдержать натиска пехоты Кастаньоса.
— И что же ты предлагаешь, Суворов? — Мы обращались друг к другу без чинов и по фамилии. — Ведь не стал бы ты заводить такой разговор именно сейчас без особой на то причины.
— Тебе б в следователи пойти, Сен-Симон, — усмехнулся я, — цены бы не было. А если серьёзно, то я хотел поставить своих ополченцев в третью шеренгу. Стреляют они вполне нормально — синхронно и точно — а в рукопашную схватку вступят только в самом крайнем случае.
— Хочешь прикрыть моими фузилерами своих ополченцев? — поддержал шутливый тон Сен-Симон. — А, вообще, идея неплоха. Чую, битва грядёт жаркая, и каждый боец будет на счету. Хорошо. Строй людей, Суворов. Мои солдаты прикроют твоих.
Напротив нас выстроилось войско Кастаньоса. Все без мундиров, коих я видел множество на годоевом подворье, зато в одинаковых белоснежных льняных рубашках свободного покроя. Среди них не было барабанщиков, флейтщиков и знаменосцев. Оружие было самым разнообразным, иные просто обвешаны им с головы до ног, только что ножей в зубах не хватает. На флангах гарцевали всадники, как не странно, все в мундирах. Я без труда опознал конных егерей, здесь их называли казадорами, что брали меня не так давно в плен. Были тут гусары в синих ментиках и красных доломанах. И драгуны в песочно-жёлтых мундирах с карабинами поперёк седла.