Наука побеждать
Шрифт:
Он одним глотком осушил стакан местной граппы, обжигающей не хуже нашего хлебного вина. Поставив его на стол перед собой с громким стуком, что было сигналом хозяину кабачка повторить. Пожилой и полный кабатчик качал головой, осуждая столь неуёмное пьянство, но спорить с саженного роста гренадером не решался. Как говориться, кости свои каждому милы.
— Враги превозмогали нас и прежде, Овандо, — покачал головой Эстевес, — даже во времена Филиппа Второго, когда наша пехота, действительно, была непобедимой и о ней слагали легенды.
— Превозмогали, не спорю, — сжал в могучей ладони, вновь наполненный
— Многие бегали с поля боя прежде, — сказал я. — Многие побегут и впредь. Войска не побегами мерить надо. — От выпитого речь моя на не родном мне французском языке стала несколько невнятной, и строить фразы было сложновато. — Под Нарвой русскую регулярную армию шведы разгромили наголову, по некоторым свидетельствам побежали, поддавшись общей панике, даже преображенцы и семёновцы. Сейчас это лейб-гвардейские полки, — зачем-то уточнил я, — лучшие солдаты всей Российской империи.
— Ты не понимаешь, Суворов! — ещё громче закричал де Камбра. — Я уважаю тебя, ты сделал из уэльвских лавочников и ремесленников настоящих солдат, которые прославили твоё имя на всю Испанию. — Дело в том, что полк уэльвских ополченцев носил моё имя. — Но всё равно, ни один иностранец не сможет понять, что такое испанская пехота! Мы наводили ужас на всю Европу!
— Так говорили о себе и швейцарцы, которые сейчас охраняют Папу Римского, — мрачно сказал Эстевес, — и шотландцы, служившие во французской гвардии при Бурбонах…
— Они говорили, а мы — были лучшими!
— Вот именно, что были! — отрезал Эстевес. — А кто мы сейчас. Нами правили немцы из Священной Римской империи, а теперь, стоило только Бонапарту захотеть, и король наш идёт к чёрту вместе с Годоем, а на трон садится августейшая задница его старшего братца!
— С такими речами можно и жандармам загреметь, — заметил Люка.
— Лучше сразу к Уэлсли податься! — закричал Овандо. — К этому виконту Веллингтону, или как его там! Звать нашего короля и французского императора, а заодно и всех французских солдат, Бони!
— В дезертиры меня записываешь?! — вскочил Эстевес, хватаясь за рукоять шпаги.
Развиться ссоре не дали мы. Люка повис на плечах у Эстевеса. А я и Жильбер одновременно бросились на поднимающегося Овандо. И хоть мы с гусаром были люди немаленькие, и силой нас Бог не обделил, однако гренадерский майор продолжал подниматься. И даже выхватить шпагу хотел, не смотря на то, что в его предплечье вцепился обеими руками капитан Жильбер.
— Дуэль! — кричал Эстевес, которого взял в борцовский захват коренастый Люка. — Немедленно! Шпагу из ножен, bastardo!
— Я прикончу тебя! — ревел в ответ густым от гнева басом майор Овандо. — Да отпустите же руки, monstruos! Hidalgos желают драться! Это наше исконное право!
— Под трибунал захотели?! — орал на них капитан Жильбер.
— Вопите громче, idiots, чтобы сюда вся
Нам удалось всё же усадить разбушевавшихся испанцев на стулья. Но после этого инцидента пришлось покинуть кабачок. Хозяин его терпеть нас и дальше не стал. Мы быстро расплатились с ним и ушли.
Спустя два дня после битвы при Бургосе армия выступила вслед за Веллингтоном. По данным разведки, которую составляли, в основном, наши казаки и испанские казадоры с уланами, отступали британцы к Вальядолиду. Там он останавливаться не станет, как считали наши многомудрые штабные офицеры, и отойдёт дальше на юго-запад, к Саламанке, а то и ещё глубже, к Сьюдад-Родриго. Нам на помощь с юга шла армия маршала Мармона, так что Уэлсли оказывался в весьма затруднительном положении. Его армия после поражения была не в самом лучшем состоянии, как физическом, так и, что много важнее, моральном. Ещё недавно победоносная, она была вынуждена отступать по чужой земле, где её солдатам в красных мундирах совершенно не рады. Хотя где красномундирникам рады, как, собственно, и всяким солдатам чужой армии на своей земле. Не думаю, что нас и французов испанцы воспринимают лучше, не как захватчиков, дерущихся в другими захватчиками за их родную землю.
— Двигаться будем скорым маршем, — сообщил нам полковник Браун. — У Саламанки должны соединиться с Мармоном и совместно ударить на Уэлсли. В этом случае у него не останется никаких шансов.
— По-моему, господа, — высказался майор Губанов, — мы недооцениваем Уэлсли. Он отличный полководец. Об этом говорят не только его прошлые победы, но и тот факт, что он вывел армию из боя и провёл её ночным маршем. Уставших солдат и кавалеристов, кони которых едва не валятся с ног.
— Каким бы он ни был полководцем, — отмахнулся Версензе, — но с объективными фактами ничего поделать не сможет. Солдат у него меньше, пушек после Бургоса почти не осталось, а к нам идёт маршал Мармон со свежей сорокапятитысячной армией. Будь у Уэлсли больше войск он, быть может, попытался разбить нас поодиночке, но это у него вряд ли выйдет.
— Отчего же, — покачал головой Губанов, — если сумеет закрепиться, дать бой Мармону на выгодных для себя позициях. Под Бургосом у него было около ста тысяч солдат и офицеров. Убитыми он потерял около двадцать тысяч, ещё сколько-то раненными, которых он забрал с собой, и многие из них ещё встанут под ружьё снова. Так что армия у Уэлсли будет едва ли не вдвое больше мармоновской.
— Мармона он может и разобьёт, — согласился Браун, — но не стоит забывать и о нашей армии. Дать два сражения в относительно небольшой промежуток времени, это слишком даже для Уэлсли, будь он, хоть трижды гениален.
— Вы забываете, господин полковник, — встрял я, — что после победы моральный дух войска обычно на подъёме, чем Уэлсли не может не воспользоваться. Воодушевлённый солдат стоит двух.
— Хорошо сказано, — усмехнулся подполковник Версензе, — прямо в духе вашего знаменитого батюшки.
Я не стал возражать, что генералиссимус князь Александр Васильевич Суворов-Рымникский не мой отец и к моей семье никакого отношения не имеет. Мне давно надоело исполнять любимый номер офицерского собрания полка, а до того, кадетского корпуса.