Наука под гнетом российской истории
Шрифт:
Так что патронаж стал неотъемлемой формой бытия российской науки практически с самого основания Академии наук. Еще Петр, подчинив Академию лично себе, стал ее первым Высочайшим покровителем. Однако его преемники не унаследовали петровский пиетет к наукам. Поэтому Академия сама решила привлекать «полезных» людей на свою сторону. Так, видя полное равнодушие Елизаветы Петровны к судьбе отечественной науки, усилиями Ломоносова Академия заручилась поддержкой И.И. Шувалова, чуть ли не единственного интеллектуала ее Дво-ра [210] . “И не будет преувеличением утверждать, – пишет Е.В. Анисимов, – что не видать бы нам первого университета в 1755 году или Академии художеств в 1760-м, если бы с императрицей Елизаветой спал кто-то другой, а не добрейший Иван Иванович Шувалов – гуманист, бессеребреник и просвещенный друг Ломоносова” [211] . В годы правления Екатерины II почетными академиками были избраны граф А.А. Безбородко, светлейший князь Г.А. Потемкин, граф Н.И. Панин, граф Г.Г. Орлов, граф
[210] Каменский А. “Под сенью Екатерины…” СПб, 1992. 448 с.
[211] Анисимов Е. Россия без Петра. СПб., 1994. С. 251
[212] См. История Академии наук СССР. Т. I. М., 1958
В 1766 г. Екатерина назначила директором Академии наук графа В.Г. Орлова. Президентом оставался гетман Украины К.Г. Разумовский. В Указе, сопровождавшем это назначение, говорилось о “великом нестроении” и почти полном упадке Ака-демии. Екатерина решила возродить петровское начинание и “взять” Академию “в собственное свое ведомство для учинения в ней реформы к лутшему и полезнейшему ее поправлению” [213] .
Эта царская инициатива была закреплена в Уставе Академии 1803 г. и затем перекочевала в Устав 1836 г., параграф 13 которого гласил: ”Академия наук и все члены ее состоят под особенным Высочайшим покровительством” [214] . Однако общаться со своим покровителем ни академики, ни даже президент Ака-демии права не имели. Все дела Академии наук до Императорского Величества «восходили» через министра народного просвещения. А это уже отнюдь не покровитель, это всего лишь российский чиновник.
Когда в 1826 г. отмечали 100-летие Академии наук, то избрали сразу 13 почетных членов: двух ученых (В.Я. Струве и И.Ф. Эверса) и 11 сановников во главе с Николаем I [215] . Членами высшей ученой корпорации России стали шеф жандармов А.Х. Бенкендорф, министр финансов Е.Ф. Канкрин, министр юс-тиции Д.В. Дашков, обер-прокурор Святейшего Синода Н.А. Протасов и другие представители верховной российской элиты.
Был, однако, патронаж и другого рода, когда люди высшего света, «просвещенные дилетанты», «страстные любители наук», «практикующие вельможи» не только сами увлекались научными поисками, но своим влиянием, а главное – деньгами помогали и профессиональным ученым. В истории русской науки XIX века примеров подобного патронажа множество: А.Н. Оленин и А.С. Шишков, Ф.А. Толстой и А.И. Мусин-Пушкин, Н.П. Румянцев и многие другие представители именитых русских родов. В частности, наследие и память о графе Н.П. Румянцеве – это не только его книжное собрание, ставшее основой Российской государственной библиотеки в Москве, но и неоценимая финансовая помощь в организации первой русской кругосвет-ной экспедиции [216] .
[215] Павлова Г.Е. Организация науки в России… Указ. соч.
[216] Бекасова А.В. “Ученые занятия” русского аристократа как способ самореализации (на примере графа Н.П.Румянцева) // ВИЕиТ. 1995. № 1. С. 24-39
Известна активная финансовая поддержка уральского промышленника П.Н. Демидова в организации геологического изучения Донецкого бассейна в первой половине XIX века [217] . Эта же фамилия долгие годы спонсировала Московский университет. Со дня своего основания в 1817 году и в продолжение всего XIX века под патронажем герцогов Лейхтенбергских просуществовало Минералогическое общество. С момента организации в 1845 году Русского географического общества его президентом стал Великий князь Константин Николаевич (сын Николая I) и отец будущего президента Академии наук. Великий князь Николай Михайлович, вполне профессиональный историк, был президентом Русского исторического и Русского географического обществ [218] . И так далее.
[217] Новик Е.О., Пермяков В.В., Коваленко Е.Е. История геологических исследований Донецкого каменноугольного бассейна (1700-1917). Киев, 1960. 531 с.
[218] Александров Д.А. Историческая антропология науки в России // ВИЕиТ. 1994. № 4. С. 3-22
Не изменила своим традициям поиска сановных покровителей Академия наук и после 1917 года. Но если раньше, как мы убедились, подобного патронажа ученые искали в надежде облегчить финансовую
Подведем итоги и попробуем, прежде всего, ответить на основной вопрос: по какой причине и в XVIII и в XIX веках наука так и не смогла прижиться в России, не стала ей органично необходимой?
До 1917 года Россия, как известно, жила под властью монарха. Для самосохранения абсолютизм был вынужден веками совершенствовать лишь политическую систему, т.е. делать ее более жесткой. Ей были противопоказаны и свободная экономика, ибо она разрушала абсолютизм, и образование населения, поскольку в этом случае значительно повышалась значимость социальной системы общества. Понятно, что наука, резко поднимающая уровень общественной рефлексии и активно влияющая на развитие экономики, не нуждающейся в чисто административном диктате, монархии была противопоказана. Поэтому почти два столетия функционирования науки в России так и не сделали науку активной производительной силой, она оставалась лишь чисто атрибутивным институтом, который терпели, но не поддерживали.
После 1917 года ситуация оказалась зеркально противоположной. Абсолютизм сохранился, только монархия уступила свои функции Идее. Идея построения «светлого будущего» оказалась принципиально новой, его впервые в истории человечества стали строить «от ума». Поэтому наука оказалась органично необходимой новой системе: одни научные дисциплины были призваны ее укреплять физически, т.е. наращивать военную мощь государства, другие – идеологически. т.е. подводить под Идею научный базис и вселять в население убежденность в его правоте. Науку стали сытно кормить. Она впервые перестала нуждаться в средствах. Но что из этого получилось, мы узнаем чуть позже.
Глава 5
Невостребованность результатов научного поиска
Еще одной национальной «особостью» российской науки, ставшей ее хронической болезнью, является невостребованность результатов научного поиска. Это означает, что научное сообщество в России всегда существовало само по себе, занималось своим только ему нужным делом, а государство, которое его финансировало – пусть и явно недостаточно – полно-стью от него дистанциировалось и не нуждалось в научной продукции, за которую платило. Подобная отчетливо абсурдная ситуация была характерной для всего периода существования русской науки как государственного института.
Причины назвать несложно. Россия, что мы уже отметили, не «выносила» свою науку в процессе длительной культурной эволюции нации, наука ей была навязана как готовый продукт западноевропейского образца. Оказавшись поэтому чужеродным элементом в стране, воспитанной совсем на иных традициях, науку так и не удалось встроить в государственный организм, а потому она существовала изолированно от него.
К тому же для России всегда был характерен политический диктат экономике, экономика страны никогда не развивалась как открытая система, ей постоянно «указывали» и ее реформировали сверху. Даже когда в стране стали складываться рыночные отношения (вторая половина XIX века), народившийся капитализм стал не рыночным, а чиновно-бюрократическим. Бюрократия же в России была всевластной и практически бесконтрольной. “«Свобод» она отпускала ровно столько, за сколько удавалось заплатить” [219] . Так рыночные реформы в России породили особый, чисто российский тип капитализма – бюрократический, он не столько поднял уровень жизни, сколько явился основным катализатором неразрешимых социальных проблем.
[219] Царахова Е.М. Трагическая повторяемость проблем России // Вес-тник РАН. 1992. № 2. С. 38
Понятно, что в подобных условиях экономика не нуждалась в инновациях, а правительство, прекрасно сознавая, что повышение уровня общественной рефлексии является неизбежным следствием либеральных преобразований, в частности в области образования и науки, делало все от него зависящее, чтобы эти преобразования были чисто «бумажными» и не расшатывали государственный монолит.
По этим причинам не только Академия наук, но и вся российская наука на протяжении XVIII и XIX веков были в стране «чужеродным телом», связь ее с обществом практически нацело отсутствовала [220] . Ученые, которые в первые годы после организации Академии наук справедливо чувствовали себя гос-тями России, никак – даже во втором и третьем поколении – не могли избавиться от этого чувства, ибо не ощущали свою нужность стране, которой верно служили. Когда в 1862 г. понятие «ученый» обрело в российском законодательстве права гражданства, то долго не могли решить, какое же место указать ученым в привычной иерархии; наиболее подходящей нашли параллель с “комнатными надзирателями гимназий” и “сенатски-ми курьерами” [221] .