Науковедческие исследования. 2015
Шрифт:
В противовес этой базовой установке социологии науки подлинный науковед может придерживаться совершенно обратной логики. Известный специалист по истории институционализации отечественного науковедения Н.Л. Гиндилис так формулирует базовую науковедческую интуицию: «Здесь мне хотелось бы отметить, что трансформация науки как социального института не индифферентна по отношению к изменению характера научного знания. Содержание последнего во многом определяет как его институциональные формы, так и формы его трансляции». Далее она приводит показательный пример логического рассуждения науковедческого подхода: «Так, единство знания, характерное для античности, породило платоновскую академию и аристотелевский лицей. В университетах Средневековья было всего четыре факультета; расширение корпуса знания повлекло за собой увеличение их количества. В ХХ веке дифференциация наук привела к образованию сети специализированных научных институтов. В последней четверти прошлого столетия вследствие тенденции к междисциплинарным исследованиям были созданы междисциплинарные лаборатории и институты». [2, с. 102] Социолог науки, будь он приверженцем марксизма, мертонианцем или постмодернистом, с этим не сможет согласиться, потому что не принимает тезис об автономном генезисе систем научных идей, считает идею Карла Поппера о «третьем мире» «мистификацией» объективного знания 15 . В этом индикаторе дисциплинарного различия между социологией науки и науковедением заложено противостояние социального и гуманитарного образа наук
15
Речь идет о рецензии британского философа и одного из авторов «программы сильной социологии знания» Дэвида Блура, написанной в 1974 г., под громким названием «Попперовские мистификации объективного знания», опубликованной в журнале «Science studies» (1974, Vol. 4, N 1). – Прим. авт.
В западной традиции выражение «наука о науке» (science of science) не прижилось как дисциплинарное название: оно практически сразу стало распадаться на два разных смысла, две разные категории исследований. В первом смысле «наука о науке» приближается к нашему науковедению в базовом, описанном выше варианте: комбинированное осмысление феномена науки в философско-историческом ключе. Однако начиная с ранних этапов возникновения «науки о науке», еще в первой трети XX в., появился и ее второй смысл: наукометрия как эмпирическая наука, направленная на количественное измерение института науки, научного производства, его наблюдаемых эффектов и причин. Наукометрия по духу своему близка к социологии науки и является ее субдисциплиной. Так, например, когда голландский науковед и «саентометрик» Питер ван ден Бесселар (Peter van den Besselaar) предпринимает попытку [11] анализа социальной и когнитивной структуры современной социологии науки, он уже исходит из представления о том, что журнал «Наукометрия» (Scientometrics) есть журнал по социологии науки. Из массива цитирований в социальных науках (Social Science Citation Index) им были отобраны 3579 записей по четырем журналам, которые, по мнению Бесселара, характеризуют актуальное состояние социальных исследований науки в целом. Это журналы «Социальные исследования науки» (Social studies of science) и «Наука, технологии и ценности человека» (Science, technology and human values), которые представляют сегмент исследований преимущественно с качественной методологией в основе, журнал «Наукометрия» (Scientometrics), который репрезентирует кластер количественных исследований науки, и журнал «Политика исследований» (Research policy), который собирает исследования, ориентированные на научную политику. Таким образом, наукометрия и в ее лице – науковедение представлены в дисциплинарном дискурсе современной социологии науки.
Рассмотрев кратко, какую роль науковедение и социология науки играют друг для друга, где может быть проведена граница между ними и в чем состоит их коренное отличие, я хотел бы остановиться более подробно на периоде 1970–1980-х годов, когда социология науки и наукометрия, входящая тогда в нее, разошлись и пошли разными путями, на моменте, когда новейшая социология науки перестала быть теоретико-методологической основой для наукометрии, когда социология науки стала крениться в сторону историко-философского подхода к анализу феномена научного знания и когда социологи науки и науковеды (не наукометрики) стали ощущать внутреннее родство.
Это родство могло быть зафиксировано в начале первой трети XX в. как единение вокруг философского проекта «социологии знания». Социология науки исторически была связана с предшествующей ей социологией знания. Однако в отличие от социологии знания социология науки изучала систему научных идей, способных принимать истинностные значения в контекстах и условиях, обеспечиваемых институтом науки. В связи с этим социология науки исследовала аспекты и механизмы институционализации научного знания, выделяла социальную роль ученого как специфическую, не сводимую к другим системам идей, таким как религия, этика, искусство и т.д. Из классической социологии знания К. Мангейма и М. Шелера 1920–1930-х годов социология науки позаимствовала идею внешней обусловленности знания, зависимости знания от социального интереса. Определенное влияние на нее оказало и марксистское понимание социологии знания. Эта линия анализа научного знания как производного от социального интереса, индивидуального, группового или общекультурного, получила развитие в постмарксистских и некоторых структуралистских концепциях социологии науки. Такие версии, напрямую наследующие социологии знания, сформировались как экстерналистская история науки, или социальная история науки (например, Бернал, Гессен). Умеренная версия социальной истории науки, обладающей методологическими признаками одновременно социологии знания и социологии науки, рассматривала совместное существование, взаимную конфигурацию факторов, обеспечивающих экстерналистскую и интерналистскую модели объяснения научного факта, появление научной области или смену теоретической доктрины (например, Л. Флек, С. Шейпин и С. Шеффер, Ш. Ясаноф).
Хронологически выделяют два периода развития социологии науки: классический и так называемую «социологию научного знания» 16 . «Классический» период приходится примерно на 1940–1970-е годы и связан с именем американского социолога, считающегося основателем социологии науки как дисциплины, – Роберта Мертона [9, 22, 23]. Общей характеристикой этого периода, иногда называемого функционалистским или позитивистским, является акцент на изучении различных внешних социальных контекстов поведения ученых и функционировании института науки. Уже в одной из первых работ по социологии науки в 1938 г. Р. Мертон («Наука, технология и общество в Англии в XVII веке», 1938) применил тезис М. Вебера о важности историко-социологического фактора при объяснении социальных феноменов. Здесь он ответил на вопрос о социальных условиях и предпосылках формирования нормативно-этического ядра науки XVII в. в контексте религиозных идей. В ряде работ Р. Мертон показал, что в социальном смысле институционализация науки была связана с развитием технических процедур доказательств, сбором эмпирических свидетельств, делающих знание надежным, адекватным и универсальным. Такая трактовка истории науки показывает, что не только внешний социальный фон, общественные потребности, но и сама специфика научного знания с его обязывающей фактуальностью позволили социальному институту закрепиться там, где место приватного знания заняла нормативно-ролевая структура научной профессии. Чтобы не рассматривать социологию Мертона подробно, можно остановиться на том, какой Р. Мертон дал ответ на вопрос: «Какое знание можно назвать научным с социологической точки зрения?». Ответ его заключается в том, что это должно быть знание, производство которого было выполнено с учетом всех функциональных требований – требований научного этоса и академической профессии. Институциональные нормы и ценности передаются в институте науки как образцовые примеры и решения, как парадигмы.
16
Представители новой социологии науки в период 1970–1980-х годов выбрали для своей научно-исследовательской программы название «социология научного знания» не столько для того, чтобы провести параллели с классической социологией знания, сколько для демонстрации различия с «социологией науки», которая в те годы понималась как оригинальная и развитая концепция Р. Мертона, считавшегося основателем этой науки. В современной литературе выражение «социология научного знания» определяется в кавычках как название,
Концепция Р. Мертона существенно отличается от традиции немецкой социологии знания (в частности концепции К. Мангейма): для Мертона научное знание не является коллективно принятой точкой зрения или чем-то навсегда укорененным в историческом сознании, идеологическим. Начав в работе «Социология науки» [22] с определения знания вообще, он сравнил его с этическими идеалами, с формами верований и убеждений и нашел, что научное знание как система идей не сводимо к другим институциональным формам, культуре или ментальности.
Насколько близка социология науки Мертона к науковедению? Они совпадают по тематике исследований, у них есть общая платформа рациональной позитивистской философии науки (К. Поппера). Однако по методологии исследований лишь только наукометрия может быть причислена к социологии науки, поскольку применяемые ею количественные методы позволяют считать это знание социологическим, а не историческим или философским. И действительно, ряд исследований 1950–1960-х годов были посвящены созданию наукометрии, оценивающей научную продуктивность и динамику научного производства, были созданы индексы научного цитирования, которые позволяли как анализировать количественные показатели роста знания, перехода от «малой науки» к «большой науке» (Дерек Прайс), так и оценивать репутацию и авторитет ученого в своей науке, сетевые объединения (кластеры цитирований). Исследования стратификации и академических карьер (Х. Цукерман, Ст. и Дж. Коул), взаимодействие с другими социальными институтами (Дж. Бен-Девид, Дж. Раветц) и исследования возникновения и становления научных специальностей внесли большой вклад в социологическое понимание устройства института науки, символизируя наукометрию и социологию науки как единый корпус «наук о науке».
Существенная трансформация дисциплины социологии науки произошла с середины 1970-х годов под влиянием постпозитивистской философии и методологии науки и, в частности, в связи с появлением в 1962 г. книги Т. Куна «Структура научных революций» [4], а также ряда работ в социальной истории науки (например, П. Формана, С. Шейпина и С. Шеффера) и социальной теории (например, П. Уинча). Для того чтобы отличать это теоретическое направление социологии науки от предшествующего, было предложено называть его «социологией научного знания», а немного спустя – «исследованиями науки и технологий» (СТС 17 ). Хотя текущий академический статус СТС все еще обсуждается в различных научных и университетских кругах, но признание нового направления в настоящее время очевидно: в течение последних 40 лет у СТС появились свои собственные журналы, автономная профессиональная ассоциация, центры научных исследований и воспроизводства кадров в различных частях мира, свои академические награды, серии книг и свои критики. А собственная «энциклопедия» 18 СТС, третья редакция которой сейчас готовится, является важной вехой в институционализации этой области как автономной, хотя и тесно связанной с социологией науки. Однако изначально СТС формировалось исключительно под влиянием социологии науки и под воздействием книг таких авторов, как Т. Кун, П. Уинч и Л. Витгенштейн.
17
Аббревиатура СТС является транслитерацией названия Science & technology studies (STS). – Прим. авт.
18
Сейчас она представлена третьей редакцией [29]. Первое издание было опубликовано в 1995 г., второе издание – в 2001 г. В настоящее время идет подготовка четвертого издания. Однако еще в 1977 г. под названием «Наука, технологии и общество: междисциплинарный подход» под редакцией И. Роузинг и Д. Прайса такого же рода обобщающий сборник вышел в том же издательстве, что стало предпосылкой появления академической серии книг по СТС. – Прим. авт.
Социология научного знания рассматривает научное знание в процессе его создания, обоснования и воспроизводства. Она исходит из представления, что статус научности знания является достигаемым и социально обусловленным, а само научное знание должно изучаться по аналогии с любым другим типом знания, безотносительно вопроса о его истинности или ложности, а лишь в перспективе рефлексивного, критического и релятивистского анализа. В отличие от представителей модели стандартной концепции науки (Г. Рейхенбах, Р. Карнап, К. Гемпель), социологи научного знания (Д. Блур, Г. Коллинз, К. Кнорр-Цетина, Б. Латур) считали объективность социальным феноменом, контекстуально зависимым от условий его принятия научным сообществом. Эти условия они рассматривали как в широких рамках культуры общества, его интеллектуальной среды и стадий развития научного сообщества, так и в узком смысле – как работу ученых в конкретной лаборатории или научном центре. Методами таких исследований стали включенное наблюдение, интервью и анализ текстов и разговоров внутри научной лаборатории.
Таким образом, в период с конца 1970-х до начала 1990-х годов оформились несколько направлений исследований внутри социологии научного знания. Одним из первых эмпирическое изучение научного дискурса предпринял британский социолог науки М. Малкей [8]. Ему удалось показать роль языка и конверсации 19 при установлении согласия между учеными. Так называемая «сильная программа социологии знания» (Д. Блур, Б. Барнс, Д. Маккензи, Э. Пикеринг) [1], начавшаяся в университете Эдинбурга как критика классической социологии науки и обновление подходов социологии знания к анализу не только социальных, но и естественных наук и математики, состояла в требовании изучать научное знание беспристрастно, обнаруживая одни и те же симметричные причинные объяснения как для успехов науки, так и для ее неудач. Такой подход был оправдан анализом социальных, политических, экономических и культурных факторов, проникающих в институт науки не только как внешнее давление, но и как внутренняя логика развития научного сообщества. Другие исследования больше концентрировались на идее этнографического эмпирического погружения в процесс создания научного факта. Эти попытки получили самоназвание «лабораторные исследования» (Б. Латур, С. Вулгар, К. Кнорр-Цетина) и состояли в микроанализе научной коммуникации внутри локальной научной группы или организации, приводящей к изготовлению нового научного знания как смене модальности от простого наблюдения до «научного факта». Методология и результаты таких исследований являлись конструктивистскими, что в узком смысле означало признание роли ученых в создании «научного факта», а в широком смысле могло приводить к выводам об искусственном характере самого научного знания, его полной зависимости от условий места и времени возникновения. Релятивистскими исследованиями внутри социологии научного знания принято считать работы Г. Коллинза и Т. Пинча середины 1970-х годов, в которых показывалась роль научных споров в управлении «экспериментальным регрессом» и в «интерпретативной гибкости» научных исследований. Эти условия изучения научного знания считались подходящими для рефлексивного анализа подлинной конкурентной и социальной сути процесса развития научного знания, протекающего не столько через преемственность и социальную трансмиссию внутри науки, сколько через борьбу, конфликт и достигаемые соглашения между оппонентами.
19
Термин «конверсация» является принятой в социолингвистике и этнометодологии калькой с английского conversation (разговор, беседа) для обозначения приверженности исследователя традиции конверсационного анализа (conversational analysis) – подхода, разработанного Х. Саксом для анализа разговоров, которые происходят в естественной ситуации. – Прим. авт.