Наулака - История о Западе и Востоке
Шрифт:
– Приду. Это будет великолепная тамаша. Пятьсот фунтов пороха! Земля расколется надвое!
– Да, вот увидите. А после этого, сахиб махараджа, я женюсь. А потом я уезжаю. Вы придете ко мне на свадьбу?
Махараджа, заслонив глаза рукой от солнца, уставился на Тарвина из-под своего тюрбана.
– Клянусь Богом, сахиб Тарвин, - сказал он, - ну и быстрый же вы человек! Значит, вы женитесь на леди-докторше, а потом уезжаете? Я приду к вам на свадьбу. Я и Пертаб Сингх.
Невозможно в точности восстановить следующие два часа в жизни Николаса Тарвина. Он чувствовал такой прилив сил, что, казалось, готов был сдвинуть горы с места и повернуть реки вспять; под ним гарцевал сильный конь, а сердце обжигала мысль, что он потерял Наулаку, зато обрел Кейт. Когда он, как метеор, промчался по плотине,
С громкими криками и пронзительными воплями они разметали по бревнышку пороховой склад, оттащили от плотины телеги и подъемный кран, порвали сплетенные из травы бечевы. А потом, по-прежнему понукаемые Тарвином, заложили бочки с порохом под верхнюю часть недостроенной плотины, завалили их сверху всякой всячиной и забросали песком.
Дело делалось наспех, но порох, по крайней мере, был собран в одном месте, и Тарвин сделал все, что было в его силах, чтобы шума и дыма было побольше и магараджа получил удовольствие. Без чего-то пять махараджа прибыл на место в сопровождении свиты, и Тарвин, приказав всем рабочим отбежать подальше, поджег длинный зажигательный шнур. Огонь медленно подбирался к верхушке плотины. И тут, ярко сверкнув белым пламенем, плотина разверзлась с глухим грохотом, и поднятые в воздух клубы пыли смешались с облаком дыма. Воды Амета с яростью устремились в образовавшееся отверстие, закипели и запенились, и наконец, ленивым потоком влились в привычное старое русло. Дождь из падавших с неба обломков поливал берега Амета и поднимал фонтаны воды. Прошло совсем немного времени, и только облако дыма да почерневшие от взрыва крылья плотины, осыпающиеся на глазах по мере того, как их все больше и больше подмывала река, напоминали о том, что здесь велись работы.
– Итак, сахиб махараджа, сколько я вам должен?
– спросил Тарвин после того, как удостоверился в том, что никто из кули, даже самых неосторожных и безрассудных, не погиб.
– Это было прекрасное зрелище, - сказал махараджа.
– Я такого никогда не видывал. Жалко, что это нельзя увидеть еще раз.
– Что я вам должен?
– повторил Тарвин.
– За это? О, да это же мои люди! Ну съели они немного рису, и к тому же почти все они отпущены из моих тюрем. Порох взяли со складов арсенала. Так какой же смысл толковать о том, кто кому должен? Да что я, какой-то там бунниа, который станет считать долги? Это была прекрасная тамаша! Клянусь Богом, от этой плотины и следа не осталось!
– Я мог бы все отстроить заново, если бы вы захотели.
– Сахиб Тарвин, если бы вы прожили здесь еще год-другой, вы, наверное, и получили бы счет; кроме того, хочу сказать вам: все, что вы заплатите, заберут те, кто расплачивается с заключенными, и, значит, ваши деньги не сделают меня богаче. У вас работали мои люди, рис нынче дешев, и кроме того, им повезло - они видели тамашу. Этого больше чем достаточно. Нехорошо говорить о платежах. Давайте вернемся в город. Клянусь Богом, сахиб Тарвин, вы человек ловкий. Теперь некому будет играть со мной в пахиси и веселить меня. И махараджа Кунвар тоже расстроится. Но это хорошо, когда мужчина женится. Да, это очень хорошо. Почему вы уезжаете, сахиб Тарвин? Это что, приказ правительства?
– Да, американского правительства. Я нужен там, чтобы помочь ему управлять государством.
– Вы не получали никакой телеграммы, - простодушно заметил король. Хотя вы такой ловкий, что...
Тарвин весело засмеялся, развернул лошадь и ускакал, оставив короля несколько заинтригованным, но совершенно безучастным. Тот, наконец, научился воспринимать Тарвина и его повадки как своего рода природное явление, неподвластное чему бы то ни было.
У дома миссионера Тарвин по привычке попридержал лошадь и несколько мгновений смотрел на город; и вдруг он так остро почувствовал чужеродность всего того, что окружало его здесь, - чувство, предвещавшее скорые перемены в его жизни, - что он вздрогнул.
– Все это было лишь сном, дурным сном!
– пробормотал он.
– А хуже всего то, что в Топазе никто не поверит и в половину случившегося со мной. Глаза его, блуждавшие по выжженной солнцем земле, засверкали при воспоминаниях о днях, прожитых в Раторе. "Эх, Тарвин, старина, в твоих руках было целое королевство, и что же в результате? Ты уезжаешь ни с чем, а эта страна смотрит тебе вслед с чувством превосходства. Ты одурачил сам себя, дружище, думая, что ты приехал в Богом забытую дыру, - и ты сильно ошибся. Если ты целых полгода провозился здесь, пытаясь добыть то, что тебе нужно, а потом не смог удержать это в руках... значит, ты только того и заслуживаешь... Топаз! Бедный Топаз!" - он снова скользнул взглядом по раскинувшейся красно-бурой равнине и громко рассмеялся. Маленький городок у подножия Большого Вождя за десять тысяч миль отсюда, ничего не подозревающий о том, какие мощные силы ради него были приведены в действие, этот городок, пожалуй, рассердился бы на Ника за неуместный смех; ибо Тарвин, не успев еще прийти в себя от тех событий, что до основания потрясли Ратор, относился теперь несколько свысока к своему родному городу, который мечтал когда-то превратить в столицу американского Запада.
Он хлопнул себя по бедру и развернул лошадь в сторону телеграфной станции. "Клянусь всем святым, хотел бы я знать, - думал он, - как же мне теперь уладить дело с миссис Матри? Если бы она увидела даже плохонькую стеклянную копию Наулаки, то и тогда у нее потекли бы слюнки". Лошадь быстро скакала вперед, и Тарвин, перестав мучить себя этим вопросом, беспечно махнул рукой. "Если я сумел примириться с этой неудачей, смирится и она. Надо только подготовить ее телеграммой".
Оператор телеграфной станции, он же главный почтмейстер Гокрал Ситаруна, до сих пор не может забыть, как странный англичанин, который, в сущности, и не англичанин и потому вдвойне непонятен, в последний раз поднялся по узенькой лестнице, уселся на сломанный стул и потребовал абсолютной тишины; как после пятнадцатиминутного зловещего молчания и подкручивания тонких усов он тяжело вздохнул, как обыкновенно вздыхают англичане, когда съедят что-нибудь вредное для себя, и, отстранив оператора, набрал номер соседней станции и отбил послание, действуя несколько высокомерно и решительно; и как он надолго остановился перед последним ударом, приложил ухо к аппарату, как будто тот мог что-то сказать ему, и наконец, широко и лучезарно улыбнувшись, произнес:
– Кончено, бабу. Так и запишите у себя, - и умчался с воинственным кличем своей родины на устах.
Телега, запряженная волами, поскрипывая, тащилась по дороге, ведущей на станцию Равут. Солнце клонилось к закату, окрашивая все вокруг в пунцовые тона, и низкие холмы Аравуллиса вырисовывались на фоне бирюзового неба, как гряда разноцветных облаков.
Почувствовав холодное дыхание ночи, Кейт поплотнее закуталась в плед. Тарвин, болтая ногами, сидел на задке телеги и не спускал глаз с Ратора, который должен был вот-вот исчезнуть за поворотом. Сознание своего положения, разочарование, угрызения чуткой совести - все это ждало Кейт впереди. А сейчас, удобно расположившись на ложе из подушек, она испытывала лишь чисто женское удовольствие от сознания, что есть на свете мужчина, который сделает для нее все.
Многократно произнесенные слова нежных прощаний с женщинами из дворца, стремительное венчание, в котором Ник, конечно же, не мог согласиться с пассивной ролью заурядного жениха, а наоборот, всем командовал и увлек всех своей неудержимой энергией, - все это утомило ее. Острая тоска по дому (она всего час назад увидела ту же тоску в мокрых от слез глазах миссис Эстес) овладела ею, и ее попытка погрузиться в мир людского горя казалась ей сегодня ночным кошмаром, и все же...
– Ник, - сказала она нежно.
– Слушаю тебя, маленькая моя.
– Нет, ничего; я просто думаю. Ник, а вы позаботились о махарадже Кунваре?
– Либо я ничего не понимаю в жизни, либо с ним все в порядке. Пусть вас это не беспокоит. После того как я кое-что объяснил старику Нолану, он довольно благосклонно отнесся к моим соображениям и обещал, что до поступления в Майо Колледж мальчик поживет у него. Понятно?
– Мне так жаль его мать! Если бы я только могла...
– Нет, вы не могли бы. Эй, смотрите скорее! Вот он, прощальный взгляд на Ратор.